его знал уже полгода, и отношения с ним у меня были вполне добрососедские, даже хорошие… А ещё я помнил, что лиса не режет кур там, где живёт.

– Я тебе завтра отдам, – тихо говорил Муса, растягивая слова.

– Что? – не сразу вспомнил я.

Стеклянные, с набухшими красными капиллярами глаза Мусы нехорошо блестели. Алкоголь он не пил. Накурился что ли?

– Я у тебя брал тысячу рублей. – Муса горделиво повёл плечом, небрежно бросил: – Завтра пять отдам.

– Нет, нет, – замотал я головой. – Только тысячу. – Я продолжал открыто улыбаться, мне было совсем не до Мусы, денег и его долга.

В Мусе заполыхал внутренний злой огонёк – я это видел, и даже своим расслабленным рассудком понимал, что огонёк этот разжёг я, но совсем не понимал, чем я мог это спровоцировать.

– Ты мне не веришь? Ты меня, что, презираешь? – почти шептал Муса и бурил меня своим отяжелевшим взглядом; и чем тише становился его голос, тем он был страшнее и гортаннее.

Стае волков хватает одного малозаметного сигнала: —кивка, взгляда, звука, – чтобы охота началась. Так оно и случилось. В этом не виноват был никто, в этом виноват был волчий инстинкт и моя неосторожность случайной жертвы. Только и всего.

Одна из теней, маленькая и гибкая, скользнула вперёд. Мой бок зажёгся резкой болью, я пошатнулся от неожиданности и опустился на колени.

Муса зашипел по-змеиному, взмахнул рукой, его ожесточение брызнуло гневом.

– Султан, ты идиот! Зачем?!

Потом прозвучало отрывистое и резкое слово, которое я не понял, и тени растаяли, словно всё это было видением. А я стоял на коленях, пошатываясь, держался за бок и боялся отпустить руку. Ладонь быстро стала мокрой и горячей, кровь струилась меж пальцев, текла вниз, пачкала джинсы, её становилось всё больше и больше. «Нож, да, точно, нож, – думал я почти безучастно. – Ничего, мелочи, доберусь до дома и, всё решится. Всё будет хорошо».

Я встал, но моё колено словно подломилось усталостью, я вскрикнул от боли и упал на бок, в траву. Боль взвыла, а потом тупым нытьём растеклась по телу. Голова закружилась, слабость размягчила мышцы, сырая земля дыхнула холодом – теплота мая была очень обманчива. «Ничего, ничего, – повторял я, кусал сухие губы и выплёвывал кусочки травы и грязи. – Сейчас полежу немного и встану, обязательно встану».

Сзади, по дорожке прошёл человек, он меня даже не заметил. Я всё лежал, я слабел, кровь пачкала молодую траву, её словно родную принимала лишь земля. Я всё лежал на боку, я смотрел перед собой: высокая травинка делила мой мир пополам, на «до» и «после»…

Гулко, шустро процокали каблучки, рядом с ними зашаркал широкий шаг мужских ботинок. Я мог ещё крикнуть, из последних своих сил позвать на помощь, но не хотел. Я всё сделаю сам, я был молод, упрям и глуп.

– Смотри, пьяный валяется, – хихикнул радостный и громкий девичий голосок; так же радостно он, этот голосок, вероятно, реагировал на обезьянок в зоопарке.

– Во, нажрался, – не без злорадства добавил юношеский басок.

Цоканье и шарканье, щебеча, дружно удалились. Я опять был один. Надо было попробовать ещё раз. Никаких лишний движений, осторожно, осторожно и ещё раз очень осторожно… Я медленно поднялся. Вот она дорожка, вон здание темнеет, вон проходная. Шаг мягкий, почти невесомый, за ним второй… Боль бьёт меня, разламывает пополам, внутри что-то рвётся…

Я очнулся только для того, чтобы попрощаться с этим миром. И этот мир прощался со мной последними своими образами. Машину скорой помощи качало, дёргало, снаружи шумела улица, я лежал на спине, было спокойно, я видел перед собой усталые пустые глаза врача, его хмурый лоб и маленькую каплю пота на этом напряжённом морщинистом лбу. Врач был очень серьёзен, он молчал и смотрел, мне захотелось его ободрить, я даже улыбнулся.

Меня не довезли до больницы. Я умер в машине.

Если вы считаете, что после ничего не бывает, вы ошибаетесь. Но об этом я говорить не хочу, а лучше закончу рассказ.

Юрыч бесследно исчез на просторах большой страны, Майка вышла замуж за Лёшку, стала прилежной и ревнивой женой. Оказалось, Лёшка и был тем вторым. Через тридцать три недели Майка родила здорового ребёнка, девочку. Девочка так радостно кричала, что даже я слышал её в тот зимний снежный день. Назвали её в честь меня Сашей. И она была всё-таки моей дочерью, хотя Лёшка не без помощи рыжей бестии Майки много лет был уверен в обратном. Даже и не знаю, к кому из нас Судьба оказалась более благосклонной. Я опять улыбался, теперь свысока. Всё-таки приятно быть первым, а не вторым.

Ну, вот и всё, полечу, займусь делами. И если вы считаете, что тут не бывает дел, то вы опять ошибаетесь.

Телефон

– У меня украли телефон, – громко объявил сын, когда следователь Петров, встав утром с большого похмелья, весь в растрёпанных чувствах, доковылял до кухни.

Петров не сразу понял.

– Что-о? – прохрипел он, потом насупился; брови взметнулись вверх и столкнулись, бледно-землистый лоб пополз длинными морщинами; смысл сказанного тихо залез в его ухо, поскрёбся и, наконец, проникнув в гудящую черепную коробку, забренчал там отвлекающим шумом бессмысленной информации.

Петров молча налил полный стакан воды, с жадностью осушил его, налил второй и залпом выпил. Стало легче, сухая горечь отступила от горла, вчерашняя алкогольная муть чуть осела. Шестерёнки сознания, скрепя и подёргиваясь, медленно начали движение. Петров стоял на кухне в одних трусах и майке, тёр пальцами нывшую от избытка молочной кислоты спину и смотрел на сидящего за столом сына. Сын пил чай и медленно жевал бутерброд с колбасой.

– Так что с телефоном?.. – похлопав осоловевшими глазами, отрывисто спросил Петров, снова налил и выпил стакан воды.

– Его украли.

– Да?.. – Удивление было не совсем искренним. – Жаль. – Сожаление тоже трудно было назвать вполне искренним.

Помолчали.

– Ты найдёшь его?

– Кого? – не понял Петров, нечаянно потеряв нить разговора с сыном.

– Не кого, а что. Телефон.

– Новый купим… Симку заблокировал?

– Да, но мне нужен мой телефон.

– Брось… У тебя был старый телефон. Я куплю тебе новый… Какие сейчас из смартфонов новые и модные?

– Я знаю тех, кто его украл, – упрямствовал отпрыск.

Петров хмурым стеклянным взглядом уставился на сына.

– И кто же это?

– Кавказцы из соседнего двора.

Петров поскрёб гудящий чугунный лоб. Он устал, ему не хотелось ни о чём думать, и ни о чём говорить. Но всё-таки он решил выслушать сына и сел на стул напротив.

– Итак, что же произошло?

Сын покраснел и шумно выдохнул.

– Их было трое. Они обступили меня и потребовали отдать телефон… Я испугался и отдал.

– И отдал, – кивнув, задумчиво повторил Петров и прошёлся ладонью по