неприкосновенное! — привычно вылетели у кавалериста слова, намертво вдолбленные еще с новобранства.

— Какое же у тебя право на часового идти?

— Сосунок дохлый… Молоко не обсохло!

— Может, и сосунок, а землю тебя заставил понюхать, — Щаденко успокаивающе положил руку на плечо чубатого. — Ты сам виноват, Микола.

Пострадавший неуверенно улыбнулся. ^!

— Ты чем это меня саданул, какой желёзкой? — уставился он на Леонова.

— Рукой.

— Будя брехать! Чуток шею не перерубил.

— А вот потрогай, — протянул руку Роман. — Ребро тронь.

— Потом разберетесь, — прервал Ворошилов. — Всем разойтись, товарищи. А вы задержитесь, — велел он чубатому. — Кто вы такой?

— Командир эскадрона Микола Вашибузенко! — щелкнули каблуки сапог и мелодично звякнули шпоры. — Оставлен со своими ребятами добивать беляков, которые удрать не успели.

— Ну и справились? — Климент Ефремович любовался живописным могучим казачиной. — Добили?

— Подчистую. Теперь своих догонять надо. Погрузил людей и коней в восемь вагонов, а паровоз хоть из пальца делай. Может, к своему составу прицепите?

Ворошилов не торопился с ответом: поезд-то особенный…

— Климент Ефремович, я этих товарищей еще по Сальским степям помню, — негромко произнес Щаденко. — Все они с самого начала с Буденным. И Вашибузенко, и Сичкарь, и Калмыков. Ну, погорячились, бывает… Возьмем для общей пользы. И нам охрана. Ближе к фронту опасности больше.

— Пошли поглядим, — сказал Ворошилов. — Фомин и Леснов — с нами.

Вашибузенко повел их в дальний конец станции, за водокачку. Там действительно стояли вагоны с людьми и лошадьми. Один вагон больше чем наполовину завален был ящиками, тюками, узлами.

— Что за груз? — нахмурился Климент Ефремович.

— Патроны трофейные. Ящики с консервами. Разное обмундирование.

— Откуда?

— Да вы не сумлевайтесь, у нас насчет этого строго, — в голосе Башибузенко звучала обида. — Только военная добыча. Обоз захватили. Обувка и форма казачья. Ребята приоделись, остальное своим везем.

— Шинели есть?

— Десяток. Англицкие.

— Утеплил бы Леснова. Пальтишко-то на рыбьем меху… Он ведь тебя неплохо согрел, — пошутил Ворошилов.

— Да уж куда лучше! — белозубо засмеялся Башибузенко, оглянувшись на бойца. — Пущай останется, одежку подберем, потолкуем.

— Ну что ж, побеседуйте, — разрешил Ворошилов. И распорядился: — Прицепить вагоны. Вместе поедем.

5

Посреди теплушки возле железной печки сдвинуты несколько ящиков, накрытых попоной. На этом «столе» — большие ломти накромсанного черствого хлеба. Вскрыты ножом консервные банки с яркими иностранными этикетками.

— Бобы с мясом намешаны, — сказал Башибузенко. — Другой жратвы нет, а этого добра много. Деникину слали — нам досталось, весь полк кормится.

— Обрыдло, — сплюнул кто-то из кавалеристов, рассевшихся на соломе вокруг ящиков. — Картохи бы горячей да сала шмат…

— Откуда здесь? Белые прошли, потом беженцы…

— Навроде саранчи эти беженцы, — презрительно произнес Сичкарь. — Все подчистую изгладывают.

— Ну, бобы — это еще не так плохо, — улыбнулся Леснов, умостившийся вместе с Фоминым и Башибузенко на почетном месте около «буржуйки». Бобы с мясом просто клад по нынешним временам. В Москве и в Питере четверть фунта хлеба на едока выдают и без всякого приварка.

— Шибко большой голод? — спросил калмык.

— Очень трудно, товарищи. Вы на нас с Фоминым гляньте: неделю в Воронеже отъедались, а кости торчат.

— Не дюже подорвала тебя голодовка, силенку но растерял, — уважительно произнес Башибузенко, все еще не оправившийся после пережитого потрясения. — Я в станице на кулачках среди первых шел, а ты меня в один секунд с копыт опрокинул.

— Не силой — только ловкостью! Рука у меня натренированная.

— Это заметно. Где обучился-то?

— Понимаешь, когда в реальном училище занимался, в книжке одной прочитал, как со здоровяками справляться. Я-то щуплый, и физия, видите, в конопушках, неавторитетная… Доставалось первое время. И дразнили, и «смазь» делали, и на тычки не скупились. Тогда и начал левую руку тренировать. По утрам гирю выжимал, вечером тоже. А главное, все время ребром ладони по твердому колотил. Где остановлюсь, где прислонюсь, там и постукиваю. Даже на ходу приспособился — по палке.

— Во терпение у человека! — крутнул бритой головой Сичкарь. — Нарвался ты, Микола!

— Ладно, хватит об этом… А вы, слышь, с Ворошиловым и Щаденкой к нам едете? На пополнению, что ли?

— Вроде того.

— На кавалеристов вы не дюже смахиваете.

— Нас на политическую работу направили.

— Партийные, что ли? Оба?

— И мы, и все, товарищи наши.

— Ну да? — недоверчиво глянул Башибузенко. — Цельный вагон?

— Говорю — все! — подтвердил Фомин.

— Слышь, хлопцы, чего гутарят! Сразу столько партийных! И все к нам! Мы их поштучно от случая к случаю видели, а тут гуртом!

Башибузенко задумчиво поскреб подбородок, спросил:

— Это самое… Вы из каких будете, коммунисты или большевики?

— Никакой разницы нет.

— Ты брось, — погрозил пальцем Башибузенко. — Нас не закрутишь, разница нам известна.

— Зачем мне тебя закручивать? — удивился Леспов. — Большевики — это, по-твоему, кто?

— У большевиков программа наша, рабочая и крестьянская. Весь народ равный — это первое. Земля трудовым казакам и крестьянам — это тебе второе. Вот я отвоююсь, возьму свой пай, хату поставлю.

— Жинку заведешь, — ухмыльнулся Сичкарь.

— И заведу.

— Тебе одной мало.

— Будя шутковать-то. И женюсь, и детишков настрогаю. Стану сам себе свободный хозяин на свободной земле. А вот этот товарищ Фомин, к примеру, рабочий. Верно?

— Предположим.

— Вот ты иди к себе на завод, давай нам железу, плуги, серники, сукно и всякие прочие тряпки для баб.

— Водку, — подсказал Сичкарь.

— Будя, Кирьян, я всерьез гутарю, — нахмурился Башибузенко. — Ты ответь мне, приезжий товарищ, для того большевики всю кашу заварили, для того мы свояк на свояка в мертвую драку лезем, чтобы вольная и справедливая жизнь повсюду установилась?

— В общем правильно, только слишком просто.

— Ага, правильно, — ухватился за слово Башибузенко. — А коммунисты чего желают? Согнать всех в коммунию, под один гребень постричь, из одного котла обедом кормить…

— Не обязательно из одного котла.

— Ишь ты, не обязательно. А я вот хрен положил на такое удовольствие. Я в своей хате своей семьей жить хочу, а в общий хлев никакими силами не затащишь.

— Никто и не намерен тащить. Живи, как тебе