— Унтер-офицер?

— А вы, извините, кто?

— Ворошилов моя фамилия.

— Слышали о вас, — в голосе Фомина прозвучало уважение. — А я не унтером, вольноопределяющимся был. Чуть до производства не дотянул. Свалило снарядом — уволили по чистой.

— Теперь годным признали?

— Сам пошел. По призыву Владимира Ильича Ленина.

— Вот оно что! И товарищи ваши?

— Группа из двадцати человек. Направлены в распоряжение политотдела Конной армии.

— Партийцы?

— Все! — не без. гордости подтвердил Фомин.

— Ясно! — обрадовался Климент Ефремович. — Ща-денко говорил мне… Расскажите подробно, откуда вы, кто?..

— Да какие подробности-то, — пожал плечами Фомин. — Сам я из железнодорожников. Отец, машинист, хотел, чтобы я в инженеры вышел. Ну, а жизнь вместо студенческой фуражки солдатскую носить заставила. Когда ранило, в депо определился. После революции народным образованием предложено было заняться. А этим летом губнаробраз самого на курсы послал. В Москву… Послушай, Леснов, — позвал он бойца в коротком пальто, вернувшегося на платформу, — ты согрелся?

— Вполне.

— Приткнись тут. Вот товарищ Ворошилов нами интересуется. Поговори, я закурю пока.

— Что за курсы такие? — спросил Климент Ефремович.

— Голодно-просветительные, — Леснов сел рядом, прислонившись спиной к шпале. Молодое веснушчатое лицо раскраснелось, светлые волосы выбились из-под папахи, глаза озорные.

— Не балуй, Роман, — остановил его степенный Фомин.

— Разве я балую? Самые что ни на есть просветительные. Организованы стараниями Надежды Константиновны Крупской. Официальное название — Всероссийские курсы по внешкольному образованию. Вот и собрали нас, сто пятьдесят гавриков из разных городов и весей, которые, конечно, не под беляками.

— По направлению губернских и городских отделов народного образования, — добавил Фомин, любивший, вероятно, порядок и точность.

— А что за люди?

— Разносортные. Но в общем-то народец съехался толковый, — все в той же полушутливой манере продолжал Роман Леснов. — Учителя, работники клубов, библиотек. На новые масштабы переучивались. Как широкие массы к знаниям приобщать, к культуре и грамоте.

— Партийная ячейка большая?

— Ого! Половина курсантов — коммунисты, остальные сочувствующие, — ответил Леснов. И перестал улыбаться. — К нам товарищ Ленин недавно приезжал. Когда на фронте самые трудные дни были.

— Это верно, — подтвердил Фомин, с удовольствием затягиваясь самосадом — Двадцать восьмого октября выступил Владимир Ильич перед курсантами. Напутствовал нас, которые против Деникина вызвались. И задачу перед нами поставил: политически просвещать красноармейцев, поднимать боевой дух.

— Короче говоря, словом и делом помогать укреплению Красной Армии, — теперь голос Леснова звучал совсем серьезно, а Климент Ефремович подумал: «Не очень-то ты укрепишь, конопатый парень. Куда тебя определить? Бывалые солдаты, много повидавшие на своем веку, и слушать тебя не станут. Ты небось в седле-то не удержишься… Фомин — это другое дело…»

— Сфотографировался потом Владимир Ильич с курсантами, — продолжал Леснов. — Только я не попал, с краю сидел, в аппарате не уместился.

— Всей партийной ячейкой на фронт? — спросил Климент Ефремович Фомина. Тот оторвал взгляд от убегавших рельсов, ответил не сразу:

— Вернее будет — значительная часть ячейки. Женщины, девушки остались. Нестроевые, которые еще в старую армию не попали, тоже просились, да куда ж их… Один вот Роман Леснов добился…

— А что — Роман? Стреляю не хуже других.

— Помнишь, как врач-то тебя? — улыбнулся Фомин, и при этом левый глаз его еще больше сузился, превратился в щелочку. — Если бы, говорит, Леснова в штаб поставили, войсками командовать, тогда можно. А в рядовые — нет. Рука сломана и срослась неправильно. Как от него службу требовать?

— Мальчишкой с яблони упал, — пояснил Роман.

— Но все же пустил врач-то? — Клименту Ефремовичу интересно было узнать.

— На время. Чтобы Деникина разбить. А потом сразу доучиваться. Старичок оказался понимающим, оценил текущий момент…

— Военное обучение проходили?

— Две недели в Спасских казармах. По плацу гоняли, в караул ставили. Гранату показывали. Правда, издалека, в руки не давали. Одна была.

— Какое это обучение, — поморщился Фомин. — Затвор разобрать не умеют… Занимаюсь с ними в свободные часы, показываю…

«К артиллеристам, что ли, направить этого Романа? — подумал Климент Ефремович. — Нет, не потянет. Парень вроде смекалистый, бойкий, да уж очень тощий… И перелом опять же. А в артиллерии надо снаряды таскать, пушки тягать… Может, на бронепоезд политруком?»

— Как ты насчет техники? — спросил Ворошилов.

— Насчет какой? Топор, пила, долото, стамеска — пожалуйста. Или соха, плуг, жнейка…

— Непохоже, что ты деревенский.

— В деревню только в гости ходил.

— А городскому откуда жнейку и плуг знать?

— Я и не городской.

— Между небом и землей, что ли?

— Почти так, — улыбнулся Роман.

— Не балуй, — опять осадил его Фомин. — Объясни человеку.

— Я не балую. Фамилия-то у меня какая, товарищ Ворошилов? Не случайно дана. В лесу родился. И все предки оттуда. Отец в лесниках состоит. Казенный лес охранял, а теперь, соответственно, народный бережет. И хлеб сами сеяли, и огород свой. Мебель в избе — собственного изготовления. Полное натуральное хозяйство.

— Кто же тебя в натуральном хозяйстве читать-писать научил?

— Не только читать-писать, товарищ Ворошилов, я в Петровской сельскохозяйственной академии два курса закончил. Больше не успел. В семнадцатом отправился вместе с товарищами против юнкеров, а потом закрутило водоворотом. Пришлось пока свою мечту отложить. Грушами и яблоками заниматься хотел.

— Про учебу-то объясни, — напомнил Фомин.

— А про учебу что? Ведомство посылало за свой счет. Лесники и лесничие нужны были. Казеннокоштный я. Казенное носил, на казенном спал, казенным кормился. От истощения не умер, привык заниматься на пустой желудок, и эта привычка теперь очень пригодилась на наших голодно-просветительных курсах, — весело уточнил он. — Легче других мне было. Дневной паек: сто граммов хлеба и тарелка супа из травы. Для меня не в новинку, а вот Фомин, к примеру, крепко тосковал с голодухи по своему губернскому базару.

— Ноги протянул бы, если бы не ребята, — подтвердил Фомин. — Коммуной в комнате жили. Одному картошку привезли из деревни, другому — пшена. А Роману отец меда прислал.

— Какой там мед, — отмахнулся Леснов. — Его на два дня к чаю хватило. Другим я,