и дитятки, да только всем наплевать было. В волны бросили её, даже в храме тела не отпоют, обрядов не свершат — никто ведь и не узнает, что убита она лихими людьми по приказу того, с кем блудила…
Никто не узнает. Даже матери не скажут.
— Крови их отведать хочу! — слова выходили жуткими, но удивительно верными. Десислава впервые чувствовала такую жгучую злость, впервые упивалась собственной жестокостью. Может, боги живым такое ощущать заказали, дабы в грех не вводить? Ну да разницы нет, мертва ведь уже! — Хочу разодрать их на куски, кишки им выпустить, пусть-ка помучаются! Вот чего хочу, вот какой прошу милости великой!
Смех у Холодной госпожи — ровно брызги солёные в лицо летят.
— Вот она, человеческая память, месть человеческая! И ничего-то людям ради неё не жаль. Хорошо, Десислава, человеческая девка, такую милость я тебе дать могу. Будь по-твоему. Но условия тебе поставлю, целых два.
— Говори, госпожа моя — сделаю!
— Во-первых, ребёнок твой моим станет, как и было обещано. Навеки он теперь мой.
Рассмеялась Холодная госпожа, и Десислава тоже рассмеялась, кивнула согласно. Мёртвая она — что ей до мёртвого дитяти?
— И второе условие: тех, кто тебя жизни лишил и того, кто им заплатил, в твои руки отдам, что хочешь с ними, то и делай. Но боле без моего слова не смеешь никого губить. Согласна?
Кивает Десислава, благодарит. Что ей до других — ничего ей те другие не сделали. Пусть живут, детей растят, богов благодарят за милости. А ей, Десиславе, они без надобности.
— Ежели выполнишь сие — станешь в моём почте набольшей, у сердца тебя держать буду. А не выполнишь — на себя пеняй.
— Выполню, госпожа моя. Спасибо тебе.
— Ну, гляди.
Левой рукой Холодная госпожа махнула — выдвинулся из стены краб-лиходей, господарь ста смертей. Клешни у него здоровущие, с полкорабля каждая, и из каждой клешни ещё двенадцать и одна растут. Одна клешня к Десиславе протянулась, да и распорола её снизу доверху. Кровь столбом встала, воды светлые замутила. А из чрева Десиславы младенчик выскользнул, маленький совсем, и с жабрами. Тут его диаволы морские подхватили и к Холодной госпоже поднесли с поклоном. Та на тельце глянула, чешуйку от руки своей белой отодрала, плюнула на неё и ко лбу младенчику приставила. Тут с двух зубцов короны белы молнии слетели, а из глаза чорна молния, и все три в чешуйку ударили. Затрепыхался младенчик, закричал, а вместо глаз человеческих у него рыбьи стали, и тело чешуёй покрылось.
— Унесите его, — велела Холодная госпожа, и правой ручкой махнула. Сорвались с места диаволы морские, подлетели к Десиславе — а та на колени упала, руками чрево своё распоротое держит, сжимает, чтоб потроха никуда не уплыли. И не больно ей, ведь мёртвым совсем не больно, а только страшно и плакать хочется, а отчего — лишь боги ведают.
Диаволы морские чрево Десиславы разворотили, в потроха зубами впились. Костяными саблями кожу с Десиславы сняли отовсюду, кроме лица, и мясо обгрызли, чтоб только кости остались. Потом чешую рыбью приволокли. Холодная госпожа улыбнулась приветливо, промолвила:
— Вот одёжа твоя новая. Надевай, погляди, не тесно ли, не жмёт ли где.
Стали диаволы морские чешую ту на кости натягивать и водоросли под неё пихать. Щекотно Десиславе, весело, смеётся она, воду солёную через рот хлебает, через шею у неё та вода выливается. Натянули диаволы морские чешую всюду где надо, сшили нитью суровою. И сказала тогда Холодная госпожа:
— Была ты, Десислава-Десина, девкой человеческой, стала русалкой морскою, навью глубинною. Нет у тебя отныне ни отца, ни матери, ни сестёр, ни братьев, а есть одна лишь госпожа твоя.
Низко поклонилась Десислава, хозяйкою своей Холодную госпожу назвала, к руке белой подошла, поцеловала.
— Навеки я твоя, госпожа, до конца мира сего!
— Ну, гляди, Десислава, уговора держись, а моё слово крепкое.
Так и стала русалкой морской Десислава, на погибель тем, кто казнил её смертью лютою.