на высокую женщину в белом халате, которая медленно шла между столами. В ее глазах светилась твердая решимость, крепко сжатые губы, казалось, готовы были бросить резкое слово. Я невольно придвинул ближе тарелку с кашей, а седая соседка молниеносным движением бросила мне в кашу остатки масла и шепнула:

— Тш-ш!..

После завтрака медсестра велела идти к врачу. Приветливый тихоголосый человек, из тех, кому и после сорока дашь тридцать. Худой. Его, верно, не заставляют есть кашу!

— Меня зовут Константин Григорьевич, — скупо улыбнулся. — Что там у вас в Киеве?

Я уже настроился на приятный разговор о киевских пейзажах, музеях, театрах. Но через минуту Константин Григорьевич деликатно, однако настойчиво, переменил тему. Я должен был вспомнить все болезни с детства и до нынешнего дня. Чем болели последние годы? Воспаление легких, опять, и еще опять. Тяжелый бронхит и, наконец, уже не отпускающая астма. Потом он выслушивал и выстукивал меня, считал пульс, мерил давление и, во второй раз сегодня, температуру.

— У вас собственный джаз в груди. Хрипы, свист, шум… Не знаю ваших вкусов — я не любитель такой музыки. Будем лечить, но вы должны нам помогать. Дисциплинка! Распорядок процедур! Воздух, воздух…

Я чувствовал не только его деловито-профессиональное внимание, что тоже много значит, но и неподдельную искреннюю заинтересованность. Как будто я его единственный пациент и он должен отныне всю свою жизнь посвятить одной цели: сделать меня здоровым.

— Тетрадку, какие-нибудь записи привезли с собой? — голос звучал все так же заботливо, только в глазах мелькнула подозрительная искорка.

— Привез.

— Оставьте в камере хранения, — сказал твердо. — А еще лучше — дайте мне, я запру у себя в столе.

— Константин Григорьевич!..

— Дышите! — он легко поклонился.

Я вышел из кабинета врача, уже чувствуя себя здоровее.

Молодая медсестра — ее зовут Нина Васильевна — с ходу отправила меня на третий этаж: укол. Потом на ингаляцию, это уже в другое здание. После ингаляции я заглянул в камеру хранения, взял из чемодана рубашку, носовые платки, еще какие-то мелочи. Оглянувшись, прихватил все-таки тетрадь. Все это положил к себе в тумбочку. Теперь посижу на скамейке в уютной аллее, я приметил ее еще с утра, но Нина Васильевна перехватила у двери и велела идти в рентгенкабинет.

— Это за столовой, — объяснила она. — Дорожка вверх, потом вниз, третий домик. С красным крыльцом.

Я нашел этот домик, дождался своей очереди, разделся до пояса и вошел в темную комнату. Меня просвечивали, поворачивали туда и сюда. Все. Одеваюсь. Теперь — в тихую аллею.

Где там! В палате все раздевались. Что такое? В одиннадцать — обход, врачебный час. Непременно раздеваться, непременно лежать — и не в своем белье, а в том, которое выдано здесь.

Заглянула медсестра:

— А Егорушки, конечно, нет?

Он проскользнул за ее спиной:

— Я уже давно здесь. Я в постели…

Он срывал с себя одежду. И все у него блестело: глаза, зубы, лысина, острые локти и колени. Бросил комом одежду на стул и выбежал на веранду.

— Ох, Егорушка!..

Какое-то время мы лежали молча.

Вошел Константин Григорьевич. Взглянул на нас, посмотрел сквозь стеклянную дверь на веранду — все на месте. Москалюк читал, отвернувшись к стене. Володя неподвижным взглядом уставился в потолок.

— Кто это сказал? — раздался голос Москалюка. — Мысли, как блохи, скачут с человека на человека, но не всех грызут?

— Не знаю кто, но сказано метко, — отозвался Володя. — Меня эти блохи до костей прогрызли.

Алексей Павлович потихоньку заговорил со мной. «Кто? Откуда? За что?..» Он так и сказал: «За что?» За три пневмонии с бронхитом? Получите хороший срок… Кстати, возьмите у медсестры баночку-плевалку, а то платков не хватит.

Потом он упомянул, что в Киеве живет его фронтовой друг.

— Может, слышали случайно о таком — Микола Н.?

Надо же! Я этого Миколу немного знал. Заговорили про него, а потом про огнем и смертью меченные фронтовые дороги.

— Дважды ездил в гости… Не тот Микола! — вздохнул Алексей Павлович. — Что голова побелела — четверть беды. Душа тиной затянулась…

Час прошел. Одевались опять-таки, не знаю почему, второпях. Я отправился на массаж. И, хотя мне было назначено время, пришлось долго ждать под дверью. Потом дородная тетка кое-как похлопала и погладила мою спину, ни на минуту не умолкая. Я узнал, откуда она родом, кто ее муж, где учится сын; затем она сообщила мне, что ей надоели до смерти шумливые, требовательные и нетерпеливые больные, а уважает она вежливых тихих пациентов, таких, к примеру, как я, которые ждут и не ропщут… А вообще мужчины — еще ничего. Женщины, бабы — вот сущая беда! Я услышал несколько ярких характеристик, которые не по плечу были бы самому суровому сатирику.

Существенно обогащенный в области человековедения, благодарю многоречивую массажистку и спешу на электропроцедуру. Но меня возвращают. Все идут в спортивный зал. В тринадцать ноль-ноль — лечебная гимнастика.

Под руководством того же солидного методиста, бывшего, как я себе представил, чемпиона мира, мы ходим вокруг расставленных стульев, поднимая и опуская руки. Потом — ступая на пятки, на носки. Затем, сидя, проделываем бесконечные упражнения руками, ногами, головой. Я уже дышу с хрипом. Методист подходит и велит мне время от времени отдыхать. Он никого не выпускает из поля зрения. Тот закашлялся — сделай паузу, отдохни. Тот сегодня тяжелее дышит — из каждых двух упражнений делай одно.

Снова ходим вокруг, потом берем в чуланчике гладкие палки и повторяем (как мне кажется) все упражнения с начала.

Сколько раз я дома давал себе священную клятву каждое утро делать гимнастику! А проходило время — тысяча самооправданий и тысяча важных причин. Причина же одна, и то не заслуживающая внимания; собственное разгильдяйство. Вот за это я и наказан: сегодня выполняю двухлетнюю, а может, и трехлетнюю норму.

Бывший чемпион расхаживает перед нами и настойчиво повторяет:

— Учитесь правильно дышать. Главное — правильно дышать. И будет легко…

— А кто это сказал, — спрашивает Москалюк: — легче всего дышится тому, кто держит язык за зубами?

Кто-то засмеялся. Кто-то стал угадывать автора сомнительного афоризма:

— Может быть, сам Москалюк?

— Нет, я не из молчунов, — сказал и нахмурился.

— Хватит! Палки на место…

Наконец-то! Жадным взглядом смотрю на солнце за окном. Но нет, еще не все. Приказано взять гантели. Беру. Но методист велит мне положить эти и взять самые маленькие. Заметил же! Бодро размахиваю легонькими гантелями и