что есть ей все-таки хочется, и это её неприятно удивило: по ее мысли, дорога отрекшихся от жизни должна освобождать от земных тягот. Берта принялась собирать яблоки, их было много, но складывать это добро было решительно некуда. Тогда она сняла шляпу и решила использовать её как корзинку. Набрав яблок, Берта двинулась дальше. Ноша была нетяжелой, и девушка так же бодро шагала по осеннему пути, вдыхая аромат яблок и любуясь изобилием сада. Он был настолько прекрасен, что Берта не жалела о том, что мало взяла с собой: вся эта красота входила в её сердце, заполняла его -- так, что ей казалось, будто она уносит с собой весь сад до последнего яблочка.

   Но сады тоже закончились. Дорога потянулась через луга, Берта увидела вдали пасущееся стадо, ей даже показалось, что она разглядела пастуха, но он был очень далеко. Впрочем, стало понятно, что где-то рядом находится деревня. А еще Берта заметила другую странность -- солнце все так же высоко стояло в небе, как и тогда, когда она выходила из дома. Значит, на осеннем пути не бывает ночи, подумала она, или тут всегда стоит то время, в которое ты вышел из дома?

   Деревня действительно скоро показалась впереди. Берта немного замешкалась: в шляпке-то были яблоки, и её стриженая голова была теперь всем заметна.

   -- Ищешь кого, красавица?

   Берта оглянулась и увидела молодого невысокого (ниже ее ростом) молодого человека в крестьянской одежде. У него были светло-рыжие волосы и какие-то неопределенно-светлые глаза, а в руках он держал дорожный узелок.

   -- Нет, я просто... иду, -- сказала она с нажимом, стараясь намекнуть на цель своего путешествия.

   -- Так я тоже иду, -- легко ответил парень. -- Вместе пойдем, веселее!

   Берта немного опешила. Вот уж не ожидала она, что путники на осеннем пути могут идти вместе. Что это за "вместе" такое? По дороге отчаявшихся -- вместе?

   -- Пойдем, мне до Рыжего Брода, а тебе куда?

   -- Мне... дальше... а ты уверен, что дойдешь -- этой дорогой?

   -- Так спокон веков сюдой ходим...

   Вот оно что! Выходит, по осеннему пути можно дойти до соседней деревни. Может, и правда -- обычная дорога?

   -- Чудная ты... Идем, что ль?

   -- Пошли...

   Берта сказала это просто из вежливости, но как только сказала -- сомнения оставили её.

   -- Меня зовут Мартин, -- сказал её спутник.

   -- А меня Берта.

   -- Городская барышня. Я сразу понял. Я в городе не был ни разу, хотя надо-то... Я сам с Рыжего Брода, хотя чего говорю -- оно ж видно...

   -- Что?

   -- Ну ты даешь! Смотри на мою голову: вишь, какой я рыжий? У нас в селе все такие: от мала до велика! Рыжие, конопатые, ростом мелкие, говорят еще, что дураковатые, только ты не верь, мы и объегорим кого надо, если понадобится.

   Так они шли по деревне, которая оказалась большой, и Берта видела, как косо смотрели на неё люди, как мрачнели лица мужчин, как женщины подзывали к себе детей и что-то шептали им, а дети глядели на нее с интересом и ужасом. Некоторые малыши, завидев ее, убегали и прятались, видно, матери сказали им, что тетя с остриженными волосами хватает детишек, чтоб утащить их с собой куда-то в темные леса. Нахальные подростки кричали в спину какие-то дразнилки... Но Мартин как будто не замечал этого. Он шел и все рассказывал и рассказывал о себе какую-то забавную чепуху: то о том, как он ездил в соседнее село продавать поросенка, а тот сбежал от него, то о том, как однажды они всей семьей искали фартук матери, в кармане которого лежали ключи от погреба: "Весь день искали, и только ввечеру заметили, что фартук-то на ней, только поверху фуфайка надета". И Берта смеялась его незамысловатым шуткам и шла легко, хотя все-таки немного чувствовала, как корзинка-шляпка оттягивает ей руку.

   Они вышли из деревни, он говорил и говорил, она слушала и слушала.

   -- Смеёшься? -- вдруг сощурившись, словно внимательно присматриваясь к ней, сказал он. -- Таки верно говорят, дураковатые мы, с Рыжего Брода...

   Берта растерялась:

   -- Да я это... я... если хочешь, не буду смеяться... но ты не дурак... не дураковатый совсем... да и вообще уже если кто дураковатый -- то я это я, -- вдруг сказала она с сердцем, -- дурная, никчемная и бестолковая!

   -- Как у тебя волосы обрезаны чудно, торчат во все стороны, -- вдруг как-то вкрадчиво сказал он. -- И говоришь ты хорошо и мало... ну и красавица, конечно...

   -- Красавица! -- Берта усмехнулась.

   -- Ну да, красавица. Да красавиц на свете немало. Я вот сейчас к одной в гости наведаться хочу.

   От этих его слов Берте стало немного неприятно. Ишь какой дамский угодник. Но она ничего не сказала на это, только спросила:

   -- А далеко ли до Рыжего Брода?

   Шли они еще долго. И Мартин продолжал говорить о своей деревне, о людях, которых знал, и Берте все равно было приятно слушать его, легко идти, хоть и заметно похолодало и рука, сжимавшая ленты шляпки-корзинки, стала замерзать. Вторую руку она спрятала в карман пальто.

   Когда впереди стали видны крыши Рыжего Брода, Мартин сказал:

   -- Ну вот, красавица, мы и пришли. Извини, если чем обидел. И... спросить хочу... ты в городе-то всех знаешь? Может, слышала о даме одной, графине...

   Берта сумела скрыть удивление.

   -- Да, слышала... важная дама, не подступиться...

   -- Нужно мне поговорить с нею... граф-то покойный когда-то сделал семье нашей доброе дело... Отец мой по молодости хотел в городе жить, приехал, стал искать работу, да глупого мужика из деревни всякий обманет, завлекли его в трактире в карточную игру, обыграли так, что не только раздели-разули, а даже расписку взяли, что и дом свой и скот он им должен отдать... а тут добрый человек один в тот трактир пришел, увидел горе простака сельского, пожалел, дал кольцо дорогое... с камнем... им отец мой и откупился... а потом узнал, что человек этот -- граф, тоже в картишки любил играть, много бед имел из-за этого, потому, видать, и