Дмитрий DM Дикие

Я очнулся от легкого сквозняка. Открыл глаза и поспешно закрыл. Нет, этого не может быть. Вместо теплой постели из шкур в натопленной веже, я снова стоял в бескрайней снежной тундре. Один. Это легкая дремота, полусон. Сейчас пройдет. Стоит только прийти в себя.

Я медленно стал открывать глаза.

Серая мгла и больше ничего. Ветер в чарующем танце кружил миллиарды больших снежинок. Они кружились, медленно падая мне на лицо, веки, губы. Молчаливо таяли на губах, оставляя холодные капельки, словно это остатки их сердец, а ветер пел тысячами тонких голосов песню. Иногда вдруг срываясь, он взмывал, издавая тоскующий стон и снова утихал, продолжая петь свою грустную песнь. Время остановилось, замирая, и сейчас могло быть утро, неясный день или вечер.

Понятно. Началось.

Я снова жил в мире, путая реальность. Над заснеженной тундрой взошла огромная Луна. Нижняя ее дуга была зловещего красного оттенка, словно неведомый гигант-великан окунул ее край в кровь и она, стекая с нее, смазывалась багровым северным сиянием далеко, за край горизонта. Старожилы говорили, что такая Луна бывает, когда в стойбищах начинается забой оленя. Это их плач похожий на всхлипы ребенка делает ее такой пугающей. Бывалые охотники, склонив голову, уходят далеко в тундру, чтобы не слышать этих звуков. Режут оленей чаще опившееся огненной воды люди, опустившиеся на дно жизни. Которые уже не чувствуют жалости и боли, душа которых очерствела, почернев как потухший костер в холодное веже.

Редкие ледяные торосы причудливо изгибались в этом свете, принимали замысловатые формы, их тени вытягивались, закручиваясь спиралями, когтистых рук — казалось вокруг все ожило, вздыхало, поскрипывало, разминаясь от долгой спячки.

На горизонте, возможно с севера, поднялась огромная волна белого тумана, заклубилась, забурлила и с невероятной скоростью двинулась ко мне, клубы вздымались, закручиваясь узлами, падали вниз расплескиваясь и растекаясь по поверхности. Все сопровождалось душераздирающим воем и гоготом, от которого кровь стыла в теле. От страха я зажмурил глаза и оцепенел, сквозь смеженные веки увидел, как тонкий стелющийся туман приблизился и подполз к моим ногам, начал змеится кольцами вокруг, поднимаясь все выше, словно ощупывал меня, ища мое лицо…

Вдруг я услышал в тумане хруст наста, хриплый, утробный голос, словно кто-то говорил из глубокого колодца.

— Ча! Ча! Ча!

Говорил он понукающим тоном и слышалась дробная стукотня, как-будто сотни рыбаков постукивали костяной пешней по льду. Внезапно туман распался, ушел прочь, втягиваясь с шипением в ледяные трещины. Только часть его стеной кружилась вокруг, отделяя от остального мира. В наступившей тишине, я увидел черный недвижимый силуэт. Нарты, запряженные собаками и каюра сидевшего ко мне спиной. Красный отсвет от курящейся трубки мигнул и отбросил радужные блики на льду.

От неожиданности, я невольно сделал шаг назад. Однако воздух словно загустел за моей спиной, становясь преградой и мягко, но настойчиво подтолкнул к саням. Каюр взмахнул трубкой, рассыпая дугой красные угли. И каждый из них подмигнул мне зловещим маленьким сатанинским глазом, наполняя душу тревогой и страхом. Попытался сглотнуть, не получилось, нечем, спазм сковал мое горло, сдавив гортань цепкой хваткой невидимой руки.

— Мне бы до погоста добраться. Свезёшь? Заплутал я, — слишком хрипло произнес я и закашлялся, прочищая горло.

— Чего ж не свезти — свезу. А, что дашь? — глухо сказал каюр.

Я потрогал широкий ремень, не нашел на нем кошеля и вздохнул:

— Варежки возьмешь?

— Зачем они мне? Мне они не к чему. Мои руки не мерзнут, — равнодушно сказал погонщик.

— А душу? — пошутил я.

— Умрррр…

Погонщик издал довольный утробный звук, оживился чему-то обрадовавшись, не оборачиваясь откинул облезлую оленью шкуру с нарт.

— Принимается. Садись.

«За так, значит, довезет!» — успокоился я, усаживаясь по удобнее. — «Хороший дедок. Зря беспокоился». Я улыбнулся, наполняясь благодарностью к неизвестному лапландцу — не хотелось брести по тундре, не зная куда. Как же мне повезло с такой оказией.

— Ча! — крикнул каюр.

Собаки выдохнули пар изо рта, резво рванули с места. Я чуть не задохнулся от смрада. Я слышал, что собаки во время бега, особенно те что только, что покормлены нещадно смердят, но это был не запах переваренной собачьим желудком рыбы, а самый настоящий зловонный смрад состоящий из удушающего запаха серы, гниения, затхлости и бог весть чего еще.

— Эк, братец, собаки у тебя как смердят, — поморщился я, едва находя в себе силы терпеть, — ты чем же их кормишь?

— Мясом… — выдохнул каюр, и ударил собак шестом. — Сладким.

Они недовольно рыкнули, высунув алые языки, с которых в стороны, полетела багряная, от цвета языка слюна, и побежали быстрее.

Я решил отвлечься — посмотрел вокруг. Колючие снежинки разлетались в разные в стороны от громкого лая и вскоре мы вынырнули из снежного облака пурги в совершенно чистую бескрайнею тундру. По небу переливалось бесконечное северное сияние, похожее на бескрайнее море, с такими же внезапными приливами и отливами. Я медленно раскинул в стороны, чуть отклоняясь назад и, впуская в себя изменчивый цвет. Из такого транса не хотелось выходить.

Каюр затянул свою обычную для себя песню, которая заключалась лишь в издании одного протяжного звука:

— М-м-м-м-м… — и так до бесконечности. Он пел о том, что видел вокруг и было в его «мычание» что-то злое, пробирающее до самого сердца.

Но я не удержался, восхищаясь окружающей красотой.

— Это же, как в настоящей сказке! — воскликнул я, любуясь северным сиянием. Красная лента в небе играла переливами, наползая друг на друга волнами. Легкий морозец пощипывал щеки. — Красота да и только. Сейчас не Рождество?

— Не надо нам Рождества, — «проскрипел» каюр и зашёлся в скрипучем смехе.

— Почему? Мой любимый праздник. Весь мир превращается в сказку.

Я не хотел замолкать, потому что, было очень страшно, и разговор помогал его хоть немного, но перебороть.

— А еще нхо могут вылезти из мира мертвых. Это их дни.

Я вздрогнул, от легкого, пробежавшего по телу озноба, и поплотнее закутался в шкуру, предчувствуя беду. Не любил я, когда при мне упоминали мертвых.

— Кто такие «нхо»?

— Дикие! Ты разве не ведаешь о них? — спросил погонщик, не оборачиваясь. — Дикие потерянные души.

— Нет. Не встречал, — осторожно сказал я.

— Оно и понятно. Ни каждый может попасть в мир Всадника, бога болезней и смерти. Ты бы там и минуты не выдержал. Это, парень, самое мрачное и темное место и спрятано