слуги слишком консервативны и «зажрались». Многие из них были такими же, пока королева не прикрыла их. Где же она сейчас?

Но ведь сегодня — Рождество, и у Аоко было кое–что — её запасные перчатки. Фиолетовые, не очень женственные (удачно), но очень тёплые. «Да, верно!» — подумала она и потянулась к карману. Он зашуршал, привлекая внимание мальчика.

— Счастливого Рождества! — состроив самую широкую улыбку, девочка вытянула руку с шерстяными изделиями. И, даже после кучи книг о добрых принцессах, помогающих бедным, она никогда не забудет это лицо.

Его брови поднялись ужасно высоко, голубые глаза долго смотрели на руку с перчатками, а потом поднялись к глазам девочки. Рот раскрылся на немного, но потом всё шире и шире, пока под глазами не сформировались небольшие слёзы, похожие на льдинки, в то время как на щеках проявился далеко не морозный румянец.

Мальчик поднял обе ладошки и взялся за протянутую ему руку. Он не решался взять подарок, потому Аоко постаралась улыбнуться шире, будто произнося «ну же, это тебе». И незнакомец неловко принял варежки и медленно надел на руки. Сразу тепло не становится, но потом руки обязательно согреваются.

Вдруг мальчик снял одну варежку и засунул руку в один карман, а потом эту же руку в другой. Его глаза расширились, когда он что–то там нащупал и вытащил, а потом он с грустно–разочарованной улыбкой протянул Аоко пуговицу.

— Счастливого… Рождества!

Аоко обожала пуговицы. Она коллекционировала их и прекрасно помнит, как обрадовалась. Такой красивой у неё ещё не было, она всегда перешивала её на новые зимние пальто. Даже сейчас её голова повернулась к её новому, любимому, синему, где эта самая пуговица бережно пришита на самую верхнюю застёжку. Эта была большая белоснежная снежинка вычурной формы с кружком посередине, отливающая на сияющем солнце. Сколько же отцу стоило достать ещё четыре таких же для неё? Сменилось три мастера, но лишь лучший из них смог воспроизвести рисунок в точности, как дорогой принцессе оригинал.

— Какая красивая, спасибо! — Аоко просияла и, не колеблясь, взяла подарок. Мальчик удивился ещё больше, но, вдруг, искренне улыбнулся и медленно кивнул, надевая ранее снятую перчатку на руку. Потом он очень весёлым голосом «вечного озорника» спросил:

— А ты тут часто ходишь?

— Да, Аоко по этой дороге возвращается в замок! А ты тут… живёшь?

— Нет, но я прихожу на Рождество! — его яркая и лучезарная улыбка ослепляла не меньше, чем у принцев из книг. А самое главное она вовсе не была приторной и искусственной, как у принца Сагуру. Это было выражение искренней радости, — Принцесса, а ты будешь тут на следующее Рождество? Приходи, я найду что–нибудь лучше пуговицы!

— Спасибо, но Аоко нравится и пуговица! — девочка сложила подарок в карман, — Вечером здесь?

— В следующий раз приду днём!

— А как тебя зовут? — мальчик неожиданно смутился. Он посмотрел в пол, а потом улыбнулся… искусственно, как Аоко не любила, к тому же вымучено.

— Папа запрещает мне называть своё имя. Называй меня… Кид, — принцесса удивилась, но мальчик ей понравился.

— Хорошо, Кид, а кто твой папа? — безразличный взгляд, что вовсе не красит детское лицо, не изменился.

— Папа запрещает мне говорить о себе. Но он хороший, правда!

— Верю! Ладно, э, только на следующее Рождество здесь будешь? Меня папа ждёт! — Кид слабо кивнул.

— Да, я приеду на Рождество, увидимся! Спасибо тебе!

Аоко в последний раз улыбнулась и одним прыжком назад слезла с коробки, а потом побежала к воротам рынка. И всё это время чувствовала внимательный, но подобревший взгляд в спину.

Это было очень милое воспоминание для девочки, но, честно, она сомневалась, что встретит этого мальчика снова. Как не грустно, многие бедные дети просто не выживали в возрасте от младенчества до десяти лет, что уж говорить о бездомных. Но бездомный ли он, вроде есть отец? А мать? Она же не спросила! Но куда уже, разговор закончен, а раз уж всё, то поскорее в замок. Нянечка будет зла, очень зла!

Аоко пыталась вспомнить тучную женщину с кучей украшений на всех возможных местах, но мысли возвращались к неопрятной каштановой причёске и внимательным голубым глазам. Любое воспоминание рисовало его лицо в её голове в точности и долго отказывалось размывать хотя бы сантиметр «живой картины».

Но нужно было писать дальше и рассказать всё, а, чтобы не сбиться, Аоко решила вспоминать свою жизнь, как она есть.

Отец промолчал о её опоздании, зато слуги долго кричали о потерянных варежках. Аоко не решалась рассказать о новом друге никому, потому терпеливо выслушала одинаковые нотации и села за рождественский стол, перекинувшись с отцом парой фраз. А на Рождество она загадала вновь встретиться с загадочным мальчиком. И в следующий раз решилась подарить ему зимний наряд, чтобы не замёрз! И надо бы бутербродов принести, он вообще ест?!

А новый, девятый год стал одним из самых приятных в её жизни. Она побывала с отцом на трёх ярмарках (по его делам), на одну из которых приехали её подруги. Омрачала всё только ссора её папы с папой Ран, но вкусные сладости, быструю карусель и звонкий смех девочка запомнит надолго.

А ещё они все побывали в книжном магазине, где читали разные сказки и делились историями о принцах и принцессах. Аоко старалась участвовать, но отчего–то тема улетала от неё всё дальше и дальше. Но одно она точно запомнила — в следующем году прибудут три принца из других королевств посмотреть на невест. Девочки понимали, что это потенциальные женихи и искренне надеялись, что кто–то из них встретит свою судьбу, поддерживая друг друга. А для той, кому не достанется симпатичного мальчика, сговорились приготовить её любимый торт.

Аоко облизнула губы. Одно слово «торт» вызывает слюнки.

Но главное событие в году — двадцать пятое декабря. Ещё одно незабываемое Рождество, но, к сожалению, уже в грустном смысле.

Аоко помнит, как пришла на вновь пустынный рынок, рано убежав из гостей. Даже днём там ни души. Девочка улыбнулась и побежала к знакомым коробкам, но их на месте не оказалось, зато за широким деревом в другом конце рынка можно было различить фигуру мальчика, что сидел на снегу, прижав к лицу коленки. С ним ничего не было, кроме того же самого дырявого пальто, ботинок и подаренных ему варежек, всё ещё чистых, как и год