руки строгого хозяина. Зеленая молодежь — много с нее возьмешь? Иному бригадир толкует, толкует, потом махнет рукой и сделает сам, только посмотрит грустно и задумчиво.

— Неважные у нас дела, Егоров, — качал головой Карпов.

— Хвалиться нечем, — отвечал тот.

О делах бригадир разговаривал неохотно. Перед Хазаровым он тянулся в струнку, а с Карповым говорил только на «отвлеченные» темы.

— Давайте, Егоров, наведемте у себя порядок. Почистимся. Приберем мусор. Поправим катальные доски. Как на порядочных стройках.

— Наша, выходит, не порядочная? — усмехнулся тот. — Не любит Петрович самодеятельности, — добавил бригадир, оглядевшись вокруг.

На другой день Карпов сам расставил рабочих. Одни убирали мусор, другие готовили прочные, обитые железом катальные доски для тачек, третьи мастерили вместительные ящики для растворов и подсобных материалов.

Хазаров налетел ястребом.

— Это ч-что такое? Почему остановлена кладка, по ч-чьему приказу?

— Пути сообщения поправляем. Чистоту наводим, Платон Петрович, — ответил Егоров, опустив глаза под гневным взглядом начальника.

— А ну, давай тачку.

Хазаров проворно навалил в тачку гору кирпичей и легко, ловко покатил ее по шатким доскам. В его движениях — уверенность, сноровка, физическая сила. Тачка шла быстро и ровно, как лошадь, почувствовавшая опытного наездника.

— Вот как надо! — сердито пробасил он, останавливаясь. — Уразумели?

В нарочитой резкости, почти грубости тона сквозила гордость. Им любуются, как актером на сцене — выдающимся актером.

Карпов поймал блеск в глазах начальника и хотел подойти объясниться. Вспыхнувшие на мгновение искры тотчас погасли, на лице проступили злые морщины.

— Санитарией да гигиеной некогда заниматься. Строить надо. Строить! — закричал Хазаров и пошел прочь.

Карпов ощутил, как к щекам прихлынула кровь, а тело напряглось, точно для прыжка. Если сейчас сорваться с места, дать волю закипевшим чувствам, можно потерять контроль над собой и наделать глупостей.

Так и простоял он, до боли прижимаясь спиной к штабелю кирпичей. Кирпичи были прохладные, и по спине бежали острые, неприятные мурашки.

Обиделся, видишь ли… Самолюбие задели. С каких пор ты неврастеником стал, Карпов? Хазаров прав: он — действует, он — организует. А что кричит — эка невидаль. В армии приходилось встречаться с разными начальниками. Резок — стерпи, а вот если глуп да труслив — беда.

В следующий раз, при встрече, Хазаров, как ни в чем не бывало, поведал Карпову свои горести и обиды: умельцев мало, материалов нет, а из обещаний и добрых намерений дома не построишь! Ему надо было отвести душу, пожаловаться на управление, которое думает исключительно о заводе, а жилплощадку кинуло на его, Хазарова, плечи.

Работы на «откупных» домах идут с перебоями, с заминками, с вынужденными «перекурами». То песку нет, то гвоздей, то досок для подмостей, то каменщики наделали браку.

С завистью, с тоской смотрел Карпов через забор на гигантские остовы цехов завода. Там настоящая стройка! Там техника, которую он изучал, знал, любил, к использованию которой себя много лет готовил. Вечерами он ходил в город. Ходил, смотрел, вздыхал. На поселке дела идут заведенным порядком помимо него, и он, кажется, не волен что-нибудь изменить.

И все-таки никогда Владимир Карпов не жил по принципу: стерпится — слюбится. Попал в тяжелое положение — ищи выход. Но кто поможет?.. Все равно — ищи, действуй!

«А пойду-ка я в партком», — решил Карпов.

III

Много ли в жизни — пятьдесят лет?

Федор Иванович Мироненко думал, что не так уж и много. Он не хотел поддаваться годам. Ходил подчеркнуто прямо, волосы тщательно зачесывал на лысину, брился каждое утро. Нет никакого права потакать своим слабостям. Полежи разок-другой на диване с газетой, и этот диван возьмет тебя в плен. Забудь однажды вычистить ботинки, смахнуть пыль с пиджака, — и вещи перестанут тебе подчиняться.

Еще хуже: вот эти длинные бумаги просмотрю завтра, журнал прочитаю послезавтра, комсомольского секретаря вызову в понедельник… Дудки!

И все-таки временами душу сковывала тяжелая внутренняя усталость. Вчера к дочери опять приходили два Вовки-спортсмена. Оба имеют разряды по футболу, по пинг-понгу и еще по чему-то. Оба высокие, стройные, оба вылетевшие со второго курса института. Исключили, правда, одного, шатена, философствующего скептика, а второй, блондин, ушел, дескать, из солидарности. И дочь им улыбается, особенно, должно быть, шатену.

Занятый невеселыми мыслями, Мироненко, проходя коридором стройуправления, заметил Карпова, хотел миновать его. Не понравилась ему кислая мина на лице молодого специалиста: «И этот, поди, с жалобой явился». Довольно ему жалобщиков. Сегодня утро начисто пропало: жена расписывала мужа-фронтовика, видного бетонщика. И пьет, и бьет, и дома не ночует…

Спохватившись, Мироненко резко обернулся, громко позвал:

— Инженер! Что ж вы прячетесь от меня? Здравствуйте.

Так-то вот… Хотел увернуться от неприятности, сделать себе скидку. Поменьше скидок, если тебе пятьдесят. Секретарю парткома непременно надо знать, почему тоска гнезда свила в глазах инженера Карпова.

— Да, я к вам, если позволите.

— Позволю. Ступайте первым, не робейте.

Партком размещался в тесной комнате. Над столом — Ленин, углубившийся в чтение «Правды». В углу — книжный шкаф без претензий. Длинный стол накрыт светло-синей материей. На столе — стопка бумаги и несколько книг. Одна из них раскрыта, в остальных лежат закладки — узкие полоски цветной бумаги. Сквозь стеклянные двери шкафа тоже видны книги — в несколько рядов.

Простоту обстановки Карпов оценил единым взглядом. Здесь не было ничего официального, «учрежденческого». Если бы не ряды стульев вдоль стен, комната скорей напоминала бы домашний кабинет журналиста или научного работника.

— Небогато живем, — усмехнулся Мироненко. — Вот настроите домов, надеюсь, выделите боярские палаты.

— Долго ждать, товарищ секретарь, — сказал Карпов.

— Это почему? — внимательно посмотрел на него Мироненко, все еще надеясь, что Карпов не принадлежит к унылому племени жалобщиков. — Тогда у нас дружба врозь.

— Я по личному вопросу, Федор Иванович.

Карпов не заметил тени, пробежавшей по лицу Мироненко, словно от внезапной зубной боли.

«Значит так, комнату дали неподходящую, оклад занизили… Или этот крепкий с виду парень — все-таки из того самого племени?»

— Слушаю. Если можно, — сразу быка за рога.

Пришел бы ты, парень, и сказал… А что, собственно, сказал? Хочу, дескать, революции на Степном. Вот