Джованни Джакомо Казанова де Сенгал Воспоминания

Я, Джакомо Казанова…

Восемнадцатый век изобиловал искателями приключений. Эти люди, чаще всего выходцы из беднейших слоев, при помощи разнообразнейших ухищрений проникали в высшие сферы тогдашнего общества. К числу знаменитых авантюристов того времени — графа Калиостро, графа Сен-Жермена, барона Тренка и других, не столь прославившихся, относится и Джованни Джакомо Казанова (1725–1798), один из интереснейших людей своей эпохи, ставший ее символом и отражением. На страницах его воспоминаний о бурно прожитой жизни перед нами предстает панорама Европы восемнадцатого века и образ вечного странника, человека поистине разностороннего, энциклопедически образованного.

Получивший основательное гуманитарное образование, считавший себя филологом и философом, историком и химиком, астрологом и музыкантом, Казанова всецело принадлежал своему веку — веку рационализма, пространных ученых бесед на любую тему, галантных манер и в то же время карнавальной вольности нравов, всевозможных мошенничеств и плутовства, тайных сект и запрещенных магических действ. Он прекрасно владел латинским, греческим, французским, изъяснялся на испанском и английском языках, блистал познаниями в математике и философии, обладал феноменальной памятью. Не рискуя ошибиться, его можно назвать универсальным дилетантом: сведущий в любом вопросе, вездесущий, неутомимо меняющий бесчисленные обличия-маски, он унаследовал свои актерские таланты от родителей — отца, одаренного комедианта, которого потерял еще в детстве, и матери, выступавшей во многих итальянских труппах театров Европы.

Казанова родился в Венеции, слывшей тогда экспансивной соблазнительницей своего века, и стал потом гражданином мира, подчиняясь безудержному стремлению в полной мере получать удовольствия от всего на свете, где угодно и в любой подходящий момент. Гипертрофированное самолюбие, заносчивость и тщеславие приводили его порой к самым рискованным ситуациям: он не признавал за собой ошибок, не терпел публичных оскорблений, не мирился с поражениями и повсюду безоглядно пускался в авантюры. Никогда не сдавался без борьбы, самонадеянно убежденный в своем превосходстве и непогрешимости. Уверенный в своем призвании верховодить, блистать умом, манерами, экстравагантностью и даже некоторой развращенностью, Казанова переходил от одной авантюры к другой, еще более утонченной, изощренной, еще более эксцентричной, рискованной и с душком сенсационности. Его воспоминания в этом смысле представляют собой вереницу исповедей.

Образ, складывающийся — на страницах воспоминаний, охватывающих примерно пятьдесят лет жизни автора, довольно противоречив. Этот покоритель сердец предстает перед нами в равной мере привлекательным и отталкивающим, возвышенным, тонко чувствующим и вульгарно циничным, великодушным и мелочно расчетливым, безупречно порядочным и пройдохой-шарлатаном, способным к самоотверженной любви и легкомысленным распутником, отчаянно пекущимся о своей чести и хитроумным ловкачом, прибегающим порой к бесчестным ухищрениям, чтобы выйти сухим из воды.

Казанова в совершенстве владел искусством убеждать, перенятым у софистов, что частенько помогало ему выпутываться из самых, казалось бы, безвыходных положений и в немалой степени способствовало головокружительным успехам в великосветских кругах, удивительным для человека неблагородного происхождения. Вот, к примеру, как ему удалось добиться того, что в Аугсбурге власти признали его право на второе имя, придуманное им самим — Сенгал. Вызванный в магистрат, Казанова дал такие объяснения строгому чиновнику: «Алфавит принадлежит всем, этого никто не оспаривает. Я взял восемь букв и выстроил их так, что они составили имя Seingalt. Мне понравилось, как оно звучит, и я решил, что отныне буду его носить; а кроме того, поскольку никто до меня не назывался этим именем, значит, никто не может отказать мне в праве носить его и уж тем более присвоить себе это имя без моего позволения». Возражения судейского, что человек обязан носить имя своего отца, Казанова легко отметает: переходящее от отца к сыну имя не существовало испокон веков, кто-то когда-то его тоже придумал. Признавая справедливость закона, карающего за фальшивые имена, Казанова утверждает, что его имя — самое подлинное их всех существующих: «Даже ваше имя, милостивый государь, которое я глубоко уважаю, не имея чести его знать, вряд ли можно счесть более подлинным, нежели мое, ибо есть вероятность, что вы не являетесь сыном того, кого считаете своим отцом». Чиновнику, сраженному неопровержимостью доводов Казановы, оставалось лишь улыбнуться и отпустить его с миром.

Он одинаково хорошо чувствовал себя в любом уголке Европы, не ведая усталости от мелькания за окном дилижанса границ разных государств. Даже сегодня можно подивиться, какие огромные расстояния он покрывал, исколесив вдоль и поперек целый континент, когда о железных дорогах и пароходах и помину не было. Маршрут ему диктовал случай, капризы столь часто упоминаемой «ветреной Фортуны», на которую крепко уповал азартный авантюрист. Пустившись в странствия в восемнадцать лет в 1743 году, он завершает их в 72-летнем возрасте, в 1797 г., за год до кончины. Большого состояния он не нажил, родины не имел, крышей над головой не обзавелся, но при этом повсюду, куда гнала его страсть либо неуемный интерес, он чувствовал себя вольно, как говорится, в своей тарелке. Сын своего века, убежденный эпикуреец и прямой последователь Петрония, он отдавал предпочтение физическим удовольствиям. Отсюда проистекало его ощущение полноты жизни. «Меня никогда не прельщала мысль остановиться на чем-то, и благопристойная жизнь всегда казалась мне противоестественной». Так объясняет он, в частности, удивительное многообразие своих жертв на любовном поле брани и их принадлежность к различным общественным слоям (аристократические дворцы, театры и кулисы, постоялые дворы, таверны), а также различие в «тактике» обольщения. Поработившему его беспокойному демону Казанова жертвует все: родину, дом, совесть, достоинство, душу. Общественные условности, законы нравственности для него пустой звук: им руководил излюбленный принцип Горация carpe diem — ловите миг удачи.

«Историю моей жизни» Казанова писал на склоне лет, когда о нем уже мало кто помнил, а его друг принц де Линь представлял его как брата известного художника-баталиста Франческо Казановы. Для Казановы, с юности стремившегося прославиться, заставить говорить о себе, невыносима была мысль, что его ждет забвение потомков. Заняв