куда он идет. Но похоже он и этого не знал точно. То и дело он останавливался, всматривался с видом человека, ожидающего кого то, то в одну, то в другую сторону, потом с досадой качал головой, и махнув рукой сердито продолжал путь, как будто тот, с кем он должен был встретиться не пришел.

Есть люди которым не хватает места. Вернее для них не находиться места. Или они не находят себе места, нигде. Им везде некомфортно, они нигде не оcтанавливаются подолгу. Какая то неведомая сила заставляет их поскорее покинуть место где они находяться, чтобы найти другое и очень скоро покинуть и его. Вот она овладевает ими полностью, говорит – иди туда, там тебе будет хорошо, там, то что ты ищешь! – и бедолага встает и прейсполненный верой в то, что наконец то нашел то что искал, обрел то, что есть у всех людей – счастье, покой, мир… Дойдя, посидев немного там, он обнаруживает что нужно опять вставать и идти. Приходит осознание того, что для них нет места в мире. Нигде. Они одни. Идти им некуда…Путник был одним из этих людей.

Но дождь оставался добрым, и поэтому в сюжете прослеживало возможное спасение. Серый фон каменной мантии города, немигающие огни, серые пробегающие силуэты, завеса холодной мороси, тоскливый свет проглядывающий из пивных и неуклюжие, ломанные никому не нужные, но на людей расчитанные жесты путника вполне могли бы создать эффект безысходности, но… Дело в том, что сон принадлежал человеку православной веры, а все дело пройсходило именно во сне. По крайней мере, мы так знаем, а если так, то это в корне меняло сюжет, ибо модному постмодерну или зарождающемуся экзистенциализму, уникальной и странной как Идиш смеси нигилизма, плотских желаний, воздержания, обязательности выполнения законов торы и ожидания Мессии гетовских ашкенази не могло было быть тут места, пусть даже и во сне, но во сне христианина восточного толка. Ибо христианство и безысходность вещи несовместимые. По крайней мере восточное, православное христианство. Там где Бог Жив, гибели нет места…

Однако и к своему православию еще надо прийти, а дотоле все может тянуться вечность и случаться может всякое зловещее или полное пустоты и лишенное смысла. Все это подразумевает то, что православный может творить вещи похуже неправославных, нести хулу почище хулителей-атэистов, ходить по лезвию самоубийственного нигилизма вплоть до кровоточащего решения, ощущать в полной мере удушающее действие ядов бездушного как Голем рационализма, фатализма, навязанного собственным бессилием перед системой, посттэйзма и постгуманизма, вытекающих из них нечистот современного мира "умертвившего" своего бога.

Путник шагал чуть прихрамывая. Вместо ночи был день, яркий, солнечный, тропический. Такое бывает во сне. Сюжет немного меняется, или совсем меняется: антураж, действующие лица, ну или по крайней мере их внешний облик и внутреннее расположение, редко сущность… Серый, тусклый, словно расплывающийся под пеленой дождя каменный взгляд вроде бы исторического города, вроде бы старушки-Европы растянулся в тропической улыбке вроде бы полусуществующего южноамериканского мегаполиса с очень незначительным индейским наследием. Одежда путника тоже пробразилась. Теперь он был одет в легкий, фланелевый костюм, с такой же шляпой и в полусандалии. Разумеется и ноги у Спасителя на его нательном крестике скрестились на католический лад. Шагал он быстро, но прихрамывая. Кажется он еще нес трость или зонтик в руках. Теперь он выглядел так, что знал точно и цель и маршрут и время которое он потратит на него. Он почти не смотрел по сторонам, лишь иногда сбавлял ход, когда приходилось протискиваться сквозь слишком большие сгустки человеческой массы. Его путь представлял собой преодоление однообразных, шумных, деловых кварталов, остановки минуты по две на светафорах у больших перекрестков. Он был в настроении. Будто он вернулся откудо то из чужбины. Из какого то заточения,ссылки. Вернулся, тогда, когда больше всего хотел, и когда его больше всего ждали. Его не встретили, потому что он сам так захотел. Вернее, он не предупредил дома, что приезжает сегодня. Сказал, что приезжает, но не сказал точно когда. Путник улыбался в предвкушении предстоящей встречи и что то про себя напевал. Иногда он потирал руки от радости и потом в смущении озирался не заметил ли кто его ребяческого выражения чувств. Все здесь было знакомо путнику. Все напоминало ему лучшие дни. Он был дома. Почти дома, и это – почти, было самым сладким.

Вдруг он остановился. Остановился у большого перекрестка. Закрыл глаза и с жадностью вдохнул в себя родной воздух.Такого не бывает? Это отжило себя? Это патэтично? Нет, только не запах! Запах всегда настоящ.

С минуту он постоял не двигаясь, жадно вдыхая воздух обейми ноздрями. На его губах играла улыбка. Переходить тут ему не разрешали до двенадцати лет. Здесь самое оживленное движение в городе. Потом окинул полным любви взглядом светофоры и скорым шагом продолжил путь. шагал он быстрее,чем до этого, подпевал себе под нос какую то мелодию и почти не смотрел, что пройсходит вокруг. Внезапно он остановился и стал удивленно почесывать затылок. Путник, мягко сказать, был удивлен. Странно было, но было похоже, что он ходил кругами и теперь стойт на том же самом перекрестке. Как же это могло быть? Он же точно помнит, что минут десять назад уже был тут. Стоял на этом самом перекрестке, и даже явственно помнит все ощущения! Нет, этого не может быть! Что то тут не так. Но что? Может все это изза жары? Из за несносной, полуденной жары? Может он слишком переутомился? Он очень надеется, что его не хватил солнечный удар. Но ведь он в шляпе! Так что это маловероятно. И не найдя рационального объяснения пройсходящему, путник, как мы это чаще всего делаем, просто пройгнорировал случившееся и продолжил путь. Ну мало ли чего! Однако настроение немножко попортилось и в душу путника закрался червь. Червь, который разъедает сердце и душу человека, со времен Адама и Евы, и которого разные народы зовут по разному. Теперь он шагал не так весело, стараясь дойти до дома как можно быстрее, не смакуя больше знакомые указатели. Рассматривать улицы больше не доcтавляло удовольствия. Он просто шел домой…

Время не стоит. Оно бежит, противоставляя себя вечности. Сам по себе и человек частица вечности во времени, ограничен как Бог, в Его земном Проявлении – так рассуждал путник, ушедший в себя, пока его не заставила очнуться сирена пожарной машины. Слово не в состоянии передать то, что он почувствовал, окинув взглядом место, где находился. Перед ним был перекресток. Все тот же. Раньше любимый, а сейчас такой ненавистный. Путник был разбит. Он стоял в оцепенении, разинув рот и