немного возбужденный.

  Женщина улыбнулась ему, но ничего не сказала. Она выглядела довольной собой. Даже самодовольный.

  — Итак, — начал Бомонт. 'Какое у тебя имя?'

  Она не ответила. Она просто смотрела.

  'Привет? Есть кто дома? Бомонт махнул рукой перед ее лицом и рассмеялся.

  Нет ответа. Неудивительно, что ей было трудно приспособиться, когда она была сумасшедшей летучей мышью.

  «Хорошо», сказал он с большим выдохом, эрекция отступала и сожалела о том, что позволила этому чудаку вторгнуться в его личное время. Он чувствовал, как внутри него нарастает раздражение, от гнева ему стало жарко, несмотря на то, что прохладный дождь барабанил по его голове.

  — Хорошо, дорогая. Я достаточно долго шутил с тобой. Можешь перестать пялиться на меня и идти своей дорогой. Хорошая девочка.

  — Скоро, — сказала женщина, глядя.

  'Что бы ни.'

  Бомонт отвернулся, ослабляя галстук. Черт возьми, он был действительно чертовски взволнован сейчас. Его сердце колотилось. Он напомнил себе никогда больше никого не жалеть. Всегда. Люди были подонками, всегда ищущими выгоду.

  Он попытался сглотнуть, но горло было как наждачная бумага. Это разозлило его еще больше. Дым заставил его закашляться. Лицо покраснело, он отбросил сигарету. Был ли это пот, который он чувствовал на лбу среди капель дождя?

  Он повернулся, чтобы вернуться в кабинет, но увидел, что молодая женщина все еще стоит там.

  — Ты еще не отъебался?

  — Скоро, — повторила женщина.

  «Слушай, ты испортил мое «время на себя», так почему бы тебе не…»

  Бомонт почувствовал слабость и протянул руку, чтобы опереться на плечо женщины.

  'С тобой все впорядке?' — без сочувствия спросила женщина. — Ты ужасно побледнел.

  'Я…'

  У Бомонта не было силы в ногах. Если бы он не стоял прямо, положив руку на плечо женщины, он бы не смог удержаться на ногах. Его рот наполнился водой.

  — О, — сказала молодая женщина. «Иногда такое может случиться, если телосложение слабое. Я думаю, мы можем обвинить в этом сигареты».

  Она отступила от Бомонта и помогла ему опуститься на колени. Бомонта вырвало. Он смотрел, как рвота и кровь стекают под дождем.

  'Что ты со мной сделал?'

  «Я не могу претендовать на все заслуги, как бы мне этого ни хотелось. Мой химик просто гений, не так ли?

  Бомонт не ответил. Он рухнул вперед, лицом вперед, в лужу рвоты и крови. Его дыхание было поверхностным, пульс слабым и нерегулярным.

  — Тогда я пойду, — сказала молодая женщина. «Прощай».

  Последним, что увидел Бомонт, была его потушенная сигарета, валявшаяся на тротуаре, впитывающая дождь.

  Высокая женщина ушла, пока Бомонт делал последние вдохи на тротуаре. Пройдя мимо широкоугольного объектива камеры слежения, наблюдающей за входом, она сняла свое кремовое пальто, вывернула его наизнанку отработанным движением, на выполнение которого ушло пять секунд, и сунула руки в огненно-красный цвет. пальто это стало.

  В полквартале отсюда ее лакированная сумочка была выброшена в мусорное ведро. Она бросила светлый парик в другую урну в конце улицы.

  Пять эффективных салфеток смоченным в растворителе ватным тампоном удалили бледный макияж с ее лица. Следующими вышли синие контакты. Затем последовали серьги-клипсы. К ним присоединились подушечки от ее лифчика. Как и те, что с ее бедер. Она остановилась и поднесла одну ногу к своей заднице. Она протянула руку и открутила съемный четырехдюймовый каблук от своей туфельки. То же самое она сделала другой ногой.

  Менее чем через минуту после того, как сердце Бомонт остановилось, она села в автобус 1115 до Арлингтона, выглядя совершенно другим человеком.

  ДВА

  Небо над Прагой представляло собой лоскутное одеяло из синего и белого. Тонкие облака бледнели перед поздним утренним солнцем, но пробивалось достаточно света, чтобы сиять от полированных автомобилей, выстроившихся вдоль дороги, и луж, устроившихся вдоль бордюров. Извилистый мощеный переулок был забит бутиками, кафе и таунхаусами. В это время дня прохожие были редкостью, а движение еще реже.

  Мужчина сидел в одиночестве за маленьким круглым металлическим столиком возле ремесленной кофейни. Он был высоким, в темно-сером костюме под шерстяным пальто, черных туфлях и черных оксфордах. Его рубашка была белой, а простой галстук — бордовым. Его черные волосы были длиннее, чем обычно, на несколько дюймов в длину, которые касались ушей и доставали почти до бровей, если он не откидывал их с лица. Две недели без бритья дали ему густую бороду, которая смягчила линию подбородка и скрыла скулы. Безрецептурные очки были простыми и функциональными и еще больше разбивали черты его лица, превращая его в бесформенное, невзрачное выражение. Его шарф из коричневой овечьей шерсти был накинут, но не завязан, на плечи и заправлен в длинное до бедер пальто, которое было расстегнуто. Он отхлебнул черный американо из прекрасной фарфоровой чашки, столь же тонкой, сколь и декоративной. Он сделал сознательное усилие, чтобы не раздавить маленькую ручку между большим и указательным пальцами.

  Его стол был центральным в ряду из трех, которые стояли на тротуаре перед кофейней, все выкрашенные в белый цвет и покрытые сколами. За столом слева сидели две блондинки в красивой одежде и украшениях, вероятно, мать и дочь, обсуждая погоду и где пообедать после утреннего похода по магазинам. Большие сумки окружали их стулья. Справа от мужчины двое пожилых мужчин с морщинистыми лицами и седыми волосами говорили о том, как лучше всего расположить к себе своих новых более молодых и модных клиентов.

  Мужчина в костюме предпочел бы сесть на один из боковых столиков, чтобы не оказаться запертым и не загроможденным выходом, но двое мужчин и две женщины