Олег ТАРУТИН ИМЕНЕМ УСАТОГО СУЩЕСТВА

Если бы губы Никанора Иваныча да приставить к носу Ивана Кузьмича…

Гоголь. «Женитьба»

Фантастический рассказ

1

Пакостное это насекомое попалось на глаза Ратмиру Григорьевичу в тот момент, когда он уже собирался встать из-за стола, чтобы покинуть офис. Откинувшись в кресле, усталый бизнесмен бездумно глянул на стену, присмотрелся и передернулся от гадливости: на стене возле выключателя сидел здоровенный таракан. Отлично видимый на полированном дубе обшивки, темно-вишневый на бежевом фоне, тусклый на лакированном, сидел он, гадость такая, головой вниз и, шевеля усами, нагло разглядывал Ратмира Григорьевича. Точно дразня его, точно приговаривая:

«Знаю, мол, знаю, сколько миллионов вбухал ты в расселение этих двух спаренных коммуналок, сколько валютных тысяч вломил на перепланировку и на ремонт, на все самое лучшее и надежное, включая и предварительную санобработку импортными реактивами. А я вот сижу тут, и хоть ты тресни!»

Ратмир Григорьевич вскочил, схватил со стола первое, что подвернулось — хрустальную пепельницу, уже опорожненную, вымытую и протертую секретаршей, и с этой тяжестью в руках кинулся через всю комнату, прикончить наглую тварь.

Таракан вскинулся на дыбы, как конь, развернулся и прыткой рысью устремился к двери, к верхнему ее косяку, наискось пересекая пространство стены. Не тут-то было! Бизнесмен с маху накрыл усача пепельницей, днищем припечатав того к дубовой панели.

Будь днище плоским, тут бы таракану и конец. Но вычурная хрустальная штуковина и дно имела вогнутое, в каковой вогнутости, в аккурат, и уместилось членистоногое, оставив снаружи лишь часть защемленного уса.

Ратмир Григорьевич чертыхнулся, прикидывая, как теперь сподручнее покончить с усачом. Лучше всего резким толчком пепельницы стряхнуть таракана на пол и тут же его, ошеломленного падением, расказнить подошвой.

И тут из пепельницы зазвучало:

— Отпусти ты меня на волю, Ратмир Говэнович, я тебе пригожусь!

Бизнесмен вздрогнул, чуть не выронив хрусталь, побледнел, оглянулся дико: кто это?

Кабинет был пуст.

— Да я это, я это тебе говорю! — опять зазвучало рядом. — Не оглядывайся ты, сюда смотри, Ратмир Говэнович! Я — то самое Существо, которое накрыл ты этой хрустальной хреновиной! Хоть ус-то пока отпусти, больно!

Весь покрывшись испариной, Ратмир Григорьевич вперил дикий взор внутрь пепельницы, которую прижимал к стене обеими руками. В окружении вычурных прозрачных лепестков, точно миниатюра в хрустальной раме, распилился пойманный таракан, уже перевернувшись на спину, молотя в воздухе лапками и свободным усом.

Вне всякого сомнения, именно отсюда, из тараканьей ловушки звучал этот голос, вполне человеческий.

И не только то поразило Ратмира Григорьевича, что пойманный таракан заговорил человеческим голосом (а ведь это само по себе — что же?!), а то еще поразило бизнесмена до полного почти обалдения, что отчество его насекомое назвало правильно: Говэнович. Ибо хоть и значился Ратмир Григорьевич «Григорьевичем» по паспорту и всем прочим, на основе паспорта, документам, хоть именно так почтительно величал его весь деловой мир Петербурга, но истинное, природное отчество имел он «Говэнович», что и было зафиксировано в метрике — первичном документе.

Говэном, в честь любимого своего литературного героя, назвала сына Серафима Авдеевна, Ратмирова бабка, особа романтичная и неуравновешенная. Имелся в виду благородный революционный персонаж из произведения Виктора Гюго «Девяносто третий год».

Как уж перемогался Говэн Николаевич, Ратмиров родитель, со своим французским именем, можно только предполагать, а вот сынок, скрежеща зубами, не раз проклинал бабкину литературную придурь. В школе, как и следовало ожидать, его отчество из «Говэныча» мгновенно трансформировалось в «Говеныча», и юному Ратмиру оставалось лишь одно: считая месяцы и годы, ждать вожделенного шестнадцатилетия, когда, с получением паспорта, можно будет сменить окаянное зарубежное отчество на что-нибудь созвучное, свое.

Все это было делом настолько давним, что сам Ратмир Григорьевич забыл об этих глупостях, так же как и не вспоминали об этом близкие. Посторонним же и в голову не могло прийти, что у Ратмира Заломаева, человека чисто русской внешности, были какие-то заморочки с заменой отчества.

«Но как же этот-то… это самое, которое под пепельницей… оно-то как проникло в династическую тайну его семьи? — вихрем пронеслось в голове Заломаева. — Да что это я! Неужто в самом деле все это проговорил таракан вот этот самый, проговорил человеческим голосом, русским языком? Бред у меня? Галлюцинации?»

— Отпусти, говорю, ус! Больно же! — заныло насекомое из-под пепельницы. (Оно, вне всякого сомнения — оно!) — Край приподними-ии! Не убегу я, покуда своей волей не отпустишь. Закон у нас непреодолимый на этот счет!

В совершенном столбняке подчиняясь этому голосу, безмолвный Ратмир Григорьевич на миг чуть отвел край днища от стены и тут же вновь навалился на пепельницу. Наружный конец уса исчез.

— Спасибо, Ратмир Говэнович, — сказал таракан. — Глупо, слов нет, я попался, но за оплошность надо платить. Мы с тобой сговоримся, я уверен. Зачем тебе меня убивать? Ну, раздавишь ты меня…

— Ратмир Григорьевич, Пермь заказывать?

В дверь с мимолетным стуком сунулась молоденькая секретарша. Увидев шефа не за столом, а в странной позе у стены, обеими руками прижимающего пепельницу к панели, она свойски хихикнула, шагнула в кабинет.

— Новый комплекс упражнений, шеф? Покажете?

— А-аа… ва-аа… — только и произнес Ратмир Григорьевич.

— Иди, Веруня, не мешай! — вместо него и его голосом распорядился таракан из своего хрустального узилища. — Пермь пусть сама звонит, она в нас больше заинтересована.

— Как скажете. Я еще вам сегодня нужна?

— Свободна, Веруня, — голосом хозяина кабинета разрешил таракан. — Гарик что?

— Он кофе заваривает. Попьем, и я пойду. Вы-то, я знаю, вечером кофе не пьете, Ратмир Григорьевич.

— Именно! — коротко бросил таракан.

Секретарша, вильнув бедром, скользнула за дверь.

И тут Ратмир Григорьевич несколько овладел собой и даже хохотнул, хотя и диковато. Натурально — говорящий таракан! Да еще такой информированный. И про пермских поставщиков, ему известно, и про телохранителя Гарика. А голос-то, а интонации! В этой дикости было больше забавного, чем страшного. Ратмир Григорьевич хохотнул опять.

— Так вот, я тебе и говорю: ну, раздавишь ты меня, допустим, — продолжил