передавали потом, что Вучетич про меня целую историю сочинил. Будто меня назначили охранять свою же собственную фигуру. И будто бы говорил я тем, кто туда приходил, вот, мол, смотрите, это я стою над всем городом Берлином. Потом стал будто бы говорить – вот стою я над Германией. А когда стал я говорить, что стою над всей Европой, сердце у меня не выдержало, и я умер от суеты, да гордости. Шутник оказался этот скульптор, а легенда эта всё же пошла гулять по свету. Наверное, Евгений Викторович и сам в неё поверил, потому что как-то пришла мне от него книжка, которую он подписал так: я, мол, рад, что «солдат из Трептова» оказался жив и здоров…

Дальше в магнитной записи есть и эпизод, последовавший за той мнимой смертью солдата Ивана Одарченко, который, олицетворяя всех русских Иванов, и в самом деле стоит пока над Европой, устало опустивши меч и прижимая к сердцу крохотное детское тельце. В ЦК КПСС накопилось целых сто пятьдесят писем от тщеславных людей, заявивших вдруг, что это именно с них скульптор лепил грандиозную скульптуру. Пригласили старого солдата в военкомат. «Что делать, – говорят, – может ты что запамятовал, Иван Степанович?». «Ну, если у тех память получше, – ответил он, – пусть вспомнят, что это за девочка, которая на руках у воина-освободителя». Из ЦК разослали письма претендентам и все как один ответили: конечно, немецкая. На том инцидент исчерпался.

…Всё мне казалось, что не сделал я порядочного снимка.

– Давайте так, – говорю я, – возьмите бокал и говорите тост, как будто за нашим столом все те люди, которые этот снимок увидят.

Иван Степанович налил себе вишнёвки, мгновенно вспыхнувшей от заглянувшего в окно солнца рубиновой искрой.

– Ну, что сказать. У матери моей убили на войне мужа, моего отца, брата и сына… Немцев она люто невзлюбила, они казались ей наподобие зверей. А потом мы с ней по приглашению в Германию попали. Там, у памятника, встретилась она с немецкими матерями, у которых тоже поубивали мужей и сыновей. Они вместе с ней плакали. Она тогда говорит мне: «Гляди, сынку, немцы, а як свои…».

Из тоста этого я понял, что русский солдат вынес из тяжких испытаний своего времени такое нужное убеждение, что сердца у людей одинаковые. И, если бы жить по сердцу, то не только убивать друг друга, но и сделать другому простую пакость никому бы и в голову не пришло.

Я не стану дополнять этого тоста, чтобы не впасть в грех высокопарности. Хотя и в высокопарности тоже бывает своя искренность. А подумал о том, что мне надо бы сказать Ивану Степановичу Одарченко, что скульптор, создавший памятник, конечно, несколько помпезный, все же мало погрешил против этой самой искренности. И опущенный меч, и ребёнок, бережно прижатый к солдатскому плечу, все это и есть черты нашей натуры. И солдат тот каменный похож на Ивана Степановича не только лицом. Это памятник отходчивому солдатскому сердцу, какое исправно бьётся в груди старого солдата до сих пор. Дай Бог, чтоб дольше…

Потом пришла из школы внучка. Бросилась деду на шею. Я попросил, чтобы дед снял со стены устрашающих размеров игрушечный меч, и старый сюжет повторился…