всклокоченная борода торчала из-под того мешка. Только когда путник совсем приблизился, витязь разглядел, что это не мешок вовсе, а монашеский клобук и ряса, только весьма ветхие и запылившиеся с дороги.

– Мир тебе, брат! – сказал путник неожиданно твердым голосом, когда поравнялся с конским трупом и печальным воином.

– И тебе мир, – устало ответил тот.

– Вижу, беда приключилась, – посочувствовал монах, – ну так Бог дал, Бог и взял, чего сидеть-то? Пошли, пока солнце высоко.

Витязь молчал – ему тяжело казалось объяснять монаху, что тому, мол, легко говорить "пошли", когда он налегке…

– А ты оставь всё лишнее, – опять обратился к нему монах, даже как-то ласково, словно к ребенку, – ну хоть схорони, что ли, где-нибудь под кустом, да пошли! А то долго ль сидеть так будешь?

Воин угрюмо посмотрел на него, понимая, что тот дело говорит, но мучаясь другой тяжёлой думой: "А что если этот человек запомнит место, да похитит его добро? Монах-то монах, а ведь он-то ведь его не знает!"

– Всякий человек ко греху падок, – угадал монах его мысли, – и монахи не исключение, но что поделать-то с того? Не убьешь же ты меня, чтобы добро своё схоронить?

Воин опять тяжело посмотрел на него – нет, не убьет, конечно…

– Поклянись! – промолвил воин.

– Нет, – твердо ответил монах, – клясться Самим Христом не велено, "но да будет слово ваше "да", если да, и "нет", если нет, а всё, что кроме, от лукавого". Если же недостаточно тебе слова христианского, то поступай, как знаешь…

– В Христа я верую!

– Вот и слава Богу! Как зовут тебя?

– Прохор.

– Рад, что встретил тебя Прохор-воин! А я чернец Лазарь.

Вместе они нашли заросли кустарника погуще, Прохор опустил туда меч, снял с шеи дорогую гривну и кинул следом, затем и шлем, снял с помощью Лазаря кольчугу, сложил и всё прочее, что было при нём, включая конскую упряжь. И пошли обратно к дороге. Прохор обернулся назад, осматривая тайник, – не приметен ли?..

– Вот так и с конём мы вдвоем прятались, бывало, не раз в засадах! – разговорился вдруг Прохор, – и, поверишь ли, добрый конь мог лежать спокойно вместе со мной! Нарежем с другами свежей зелени, укроемся, и выжидаем ворога… Ну, тут свежей зелени класть не будем, она пожухнет назавтра, выдаст тайник…

– Полно тебе, и о коне, и о скарбе думать… Сам же знаешь, что пустое всё это, не о том христианину думать надо.

– Не о том… Только вот что у меня ещё есть, – Прохор показал плотно свёрнутую грамоту с великокняжеской печатью, – вот это не скарб, и даже не конь верный! Это служба моя, верность великому князю и всей Русской земле, чтобы доставить в целости приказ великого князя, и как можно раньше. Как с этим быть теперь?

– Поспешим во град, там, Бог даст, наместник княжеский тебя примет и найдёт способ доставить грамоту. А нет, так такова, значит, воля Божья!

III. Дети, яже ми даде Бог

Через бурелом дремучих северных лесов пробирался жалкого вида странник. Одежда на его худом теле вся давно изодралась в клочья и висела теперь лохмотьями, словно распоротый многажды сверху донизу черный мешок. Голова его теперь была непокрыта, так как клобук свой он давно потерял в пути, и спутанные длинные волосы, как и клочковатая борода, в беспорядке ниспадали на костлявые плечи. Он давно потерял направление, а уж дороги в этих краях не было от сотворения мира, и не мог даже приблизительно сказать, сколько дней, недель или месяцев блуждает в этих тёмных лесах. Видел только, что дни становятся всё короче и холоднее, а ночной холод – всё более лютой мукой для его исхудавшего и теперь почти нагого тела. Пищей ему служили ягоды и грибы, которые он ел, конечно, сырыми, но ещё хуже было с водой. Бывало, ему встречались родники или ручьи, и, напившись всласть, он всякий раз подолгу лежал в изнеможении рядом с водой, борясь с соблазном более не идти никуда, так и остаться у этого водного изобилия, которого ему так не хватало в пути – куда больше не хватало, чем скудной пищи. Но всякий раз он с молитвой пересиливал себя и шел дальше, или лучше, блуждал, не ведая дороги, в надежде только на Бога.

"Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит… На воде покойне всели мя, на месте злачне питай мя…" – сбивчиво молился про себя Лазарь.

– Ну, где же Ты? – забормотал он, наконец, тихим голосом, – где та вода, чтоб не жаждать вовек? И что это за послушание такое, сгинуть в этих лесах без исповеди и причастия?

Лазарь споткнулся, упал и продолжал лежать, не желая более подыматься.

Очнулся он под низким деревянным потолком полуземлянки. В дымном чаду, но в тепле, на скромном ложе у стены. Поблизости кто-то возился, должно быть у очага. Лазарь с трудом разомкнул глаза, но в полумраке поначалу ничего не смог разобрать, только яснее почувствовал тяжесть исхудавшего, больного тела. Но память и сознание его потихоньку прояснялись; он понял, что находится в жилище местных крестьян, которые, очевидно, и спасли его, найдя без чувств в чащобе.

Лазарь стал медленно оглядываться по сторонам. Потолок имел отверстие-дымоход, под которым был устроен очаг. У очага возилась женщина средних лет, и Лазарь поспешил отвести от неё взор, опасаясь соблазна. В углу, напротив его ложа, разглядел древнего старика, сидевшего при свете лучины за каким-то рукодельем, – кажется, тот вырезал какие-то поделки из кости. Лазарь продолжал осматриваться, отметил скромность жизни хозяев, но не это занимало его душу, заставляя всё напряженнее осматриваться, – он не находил в помещении ни одной иконы, ни распятия. Лазарь понял, что он достиг цели своего путешествия, теперь он у тех самых несчастных язычников, не ведавших света Евангелия, к которым послал его когда-то – как давно! – настоятель монастыря.

Но как же он слаб сейчас! Как ему проповедовать теперь им, когда он с трудом и шевелиться-то может, и не уверен, что сможет толком говорить? А понимают ли они вообще по-славянски?! Лазарь почувствовал наваливающуюся на него смертельную усталость – от одних этих мыслей.

Тут женщина, отойдя от очага, взглянула на него, и радостно сказала что-то старику в углу на незнакомом Лазарю языке. Тот из своего угла ответил что-то негромко, и женщина подошла к Лазарю с глиняной плошкой в руке. Одной рукой она приподняла немного голову Лазаря, а другой поднесла его сухим губам плошку. Лазарь ощутил губами её неровный край, когда в рот ему тихонько полилась долгожданная влага. Он с жадностью глотал её, как только позволяли силы, а женщина, заботливо улыбаясь, смотрела на его лицо. Наконец, напившись, Лазарь почти в изнеможении хотел откинуться назад, и она опустила его голову обратно на ложе.

Силы как будто потихоньку стали возвращаться к нему. «Но как же начать