расширяет пространства, как бы включая их в себя, а сама она — бесконечна. Это больше, чем город и ночь — тебя окружает некая единая, безграничная Страна-Ненастье.

Тебе надо выдержать еще несколько часов одинокого труда. Ты — один из стражей ночи, — говорит Кафка.

Но ты помнишь о возможности Укрытия, даже — Спасения, — от тоски, навеваемой Ненастьем-Страной.

Наконец-то ты натягиваешь одеяло поверх головы, другой конец подворачиваешь под ноги. И вот уже ждешь, чтобы Сон со всех сторон окружил тебя. Заключил в свое Лоно. Вряд ли ты думаешь о том, на что это похоже… Какое-то возвращение? К чему? Куда?

2.

В «Литературной газете» — огромными буквами — заглавие: «Разгадка тайны Морфея?»

Может быть, скоро прочтем: «Разгадка яви?»

Почему человек — весь — из яви и явь, а сон — не только он, человек, но и что-то еще «другое»?

Почему мы — как бы чужие самим себе, когда имеем «дело» со сном?

Видно, мы не можем прощать сну забвение, «потерю» в нем нашего «я», — то самое, чего мы, в то же время, так жаждем.

Как будто мы играем с ним «в Смерть», не зная самого существенного о Смерти, — как дети играют в войну, не зная об убийстве.

3.

Но вспомни перед тем, как внутренний сон сплавится с внешним — с Ненастьем-Сном, — перед тем, как стать, помня и не-помня себя — существующим и как бы «не-рожденным», — вспомни «о тех, кто в пути».

И вспомни, вздрогнув, Нерваля: в стуже, на пустынной улице… — Нерваля, стучащегося в дверь ночлежного дома. Не запомнившего, не помнившего — мать…

4.

Сон-Прибежище. Сон-Бегство-от-Яви.

5.

Говоря о связях Поэта с Публикой, с Читателем, мы будем иметь здесь в виду лишь позднейшие времена в определенных пространствах.

И, пользуясь заданностью темы, спросим себя: где, в какой литературе больше всего сна?

Его много — в «не-ангажированной» поэзии.

6.

Явь — настолько «все», что ей не выделили отдельного Бога, как сну.

Между тем не идет ли речь лишь о разном освещении одного и того же безбрежного Моря — мыслимо-и-не-мыслимо-Существующего?

7.

Бывают периоды — весьма недлительные — когда правда поэта и правда публики совпадают. Это — время публичного действия поэзии. Аудитория переживает то же, о чем заявляется поэтом с эстрады, трибуны. И тогда мы слышим — Маяковского.

Публичная правда — правда действия. Аудитория хочет действий, поэт призывает к действию. Место ли тут — сну? У футуристов нет сна (бывают лишь сновидения, чаще — зловещие).

8.

Сон-Любовь-к-Себе.

«Безгрешный» сон, казалось бы, возможен на необитаемом острове. Однако мы знаем: Робинзон Крузо, на своем острове, сразу же нашел себе обязанности перед другими живыми существами. Не забудем и о его молитвах к Творцу.

9.

У Поэзии нет отступлений и наступлений, Она — есть, пребывает. Лишив «общественной» действенности, невозможно лишить ее жизненной человеческой полноты, углубленности, автономности. Что ж, — она может заметно углубиться и в те сферы, где столь действует — сон. «Сметь» пребывать во сне, обогащаться у него, сообщаться с ним, — в этом, если хотите, — неторопливая уверенность поэзии в самой себе — она не нуждается в том, чтобы ей «указывали», чтобы ее «разрешали» и контролировали (таков, соответственно, и ее читатель).

Теряет ли поэзия в таких условиях что-нибудь или приобретает? Хотелось бы оставить это лишь высказанным вопросом. Главное: она выживает. Выгони ее в дверь, она лезет в окно.

10.

И все же, откуда это сожаление о чем-то при пробуждении?

Может быть, бессознательно тоскуем по «матерьялу» жизни, сгоревшему — неведомо от нас — за эту ночь — уже в тысячный раз — в черном, безмолвном костре Сна?

11.

И вот, правда поэзии постепенно исчезает из аудиторий, — она уходит в обособленные жизни обособленных личностей.

Читатель меняется, — он, теперь, занят не безликим «общим делом», — теперь он переживает свою жизнь перед проблематичным феноменом Существования. Нельзя считать его «дело» эгоистичным, — переживание им существования может быть показательным, проверочным — как образец жизни человека. Этот читатель нуждается в поэте, который говорит только для него, только с ним. Поэт, в данном случае, единственный собеседник, которому можно доверять.

Меняется «схема» связи поэта с читателем. Теперь это — не от трибуны — в зал, в слух, а от бумаги (часто — и не-типографской) — к человеку, в зрение. Читателя не ведут, не призывают, с ним — беседуют, как с равным.

12.

Общее состояние сна, его «не-зрительная» атмосфера иногда важнее и впечатляет больше, чем само сновидение. (Вроде того, как если бы атмосфера кинозала больше подействовала на нас, чем фильм).

Никогда я не забуду свой несложный сон двадцатилетней давности: спускается солнце; в огороде, над самой землей, отсвечивают листья подсолнуха. Редко я испытывал такое волнение, такое счастье, как тогда, «при виде» этого сновидения.

Ничего здесь не надо мне «определять по Фрейду». Просто — не хочу («оставьте в покое»).

«Символы»? — Вы их вполне можете найти.

Но в световой круг этого сна вы не можете включить следующие важнейшие факторы (сможете лишь учитывать их, а пережить их не сможете, ибо они — чужие): я спал в родных сенях, в родной деревне (а дальше простиралось, как Море Счастья, — безбрежное Поле!), где-то рядом была — мать (может быть, в том же огороде… может быть, были сыры ее рукава от прикосновения к краю Леса-Хранителя), было — такое торжество «присутствия всех и всего»!^[1] — а отсутствующее, — как от дневного света, — еще пряталось, как вор в лесу…

Сон-Мир. Сон-возможно-Вселенная… Не только со своим Млечным Путем, но и с малой звездою на окраине твоего села, которую, возможно, видит зренье-душа.

13.

Надеюсь, что не покажется, будто повышенную «частотность» сна я считаю главной особенностью той поэзии, о которой идет речь. У нее много и других целей, и других «матерь-ялов» — на то она и не «за-ангажирована» (и не «за-ангажироваться» же ей — сну!).

Но если уже мы говорим — о сне, то так и скажем: связь поэзии этого рода с Читателем столь интимна, что они между собой могут делиться и снами.

14.

Сон-Поэзия. Сон-Разговор-с-самим-собой. Сон-Доверие-к-ближнему.

15.

А героичность поэзии, ее активность, гражданская ответственность?

Значит, не забудем и о том, что где-то в это же время, в тех же пространствах, активно погибает — нужный лишь десятку читателей — Мандельштам. Ему — не до сна. Он знает, — говоря словами другого поэта, — лишь «огромную бессонницу».