против ссоры с королем Ронжаром выступал твёрдо, понимая, что вражда между Унсалой и Аркайлом не приведёт ни к чему хорошему. Лазаль настоял на своём решении. И, как выяснилось, жить никому легче не стало.

А как сабан боролся с многочисленными фаворитками его светлости! Нет, конечно, отец Сабан не вступал в противоборство с прекрасными пранами, которые в поисках долгосрочной или кратковременной выгоды, тут уж кому как повезёт, прыгали в постель Лазаля. Он пытался увещевать самого герцога.

Лазаль овдовел очень давно. С тех пор не мог остановиться, подыскивая себе пару. Казалось бы, зачем? Наследник у него был. Даже внуки. В скором времени, после замужества Маризы, ожидались и правнуки. Усиление Дома Чёрного Единорога можно было достичь — да его и достигли! — исключительно за счёт матримониального союза с Домами Охряного Змея и Серебряного Барса. Нужно было и для Айдена подобрать какую-нибудь невесту, возможно даже не из Высокого Дома. Это тоже способствовало бы усилению «чёрных единорогов». Но в Лазаля словно демон вселился. Вот уж, правда, в простонародье говорят: седина в бороду — бес в ребро. Герцога-вдовца не интересовали почтенные вдовы от сорока и старше, как ему советовали все приближённые, включая родственников и духовника. Он вовсю ухлёстывал за молоденькими девицами и замужними пранами до тридцати лет. А те и рады стараться — отвечали герцогу исключительно взаимностью. Должно быть, каждая спала и видела себя рядом с ним в тронной зале Аркайлского дворца. Молчали строгие во всех иных случаях родители, помалкивали даже самые ревнивые мужья, хоть им какой резон был терпеть? Этого отец Сабан не понимал. Но, признаться, он не понимал и многого иного из того, что творилось в Аркайле последние десять-пятнадцать лет. Может, мужья из не богатых и не именитых Домов рассчитывали на укрепление в тени Чёрного Единорога? Может, попросту боялись… Кто его знает?

Единственное, что немного успокаивало отца Сабана, так это признание герцога, сделанное на одной из исповедей. Оказывается, его светлость не мог плодить бастардов. Так получилось. В одной из войн с Трагерой, лет через пять после рождение наследника Гворра, он подцепил дурную болезнь, вылечился благодаря искусству войскового врача, о котором тайком шептались, что он использует запрещённое давным-давно волшебство, а не только отвары и целебные мази. Но лекарь сразу предупредил его светлость, что детей у того больше не будет. Похоже, Лазаль особо не расстроился, ведь Дом Чёрного Единорога после него возглавил бы Гворр, а нет, так его младшие братья-погодки. Но по известным причинам его светлость скрыл новоприобретённую особенность как от супруги, так и от аркайлского дворянства. Тем более в молодости его всё-таки больше интересовали войны во благо государства, чем юбки и смазливые мордашки. Это уж потом, укрепив границы, утихомирив внутренних врагов и договорившись с внешними врагами, он начал скучать. Ну, и так получилось, что горячка унесла герцогиню. Избыток свободного времени впрок его светлости не пошёл.

Духовник, сколько не увещевал Лазаля, сколько не просил умерить похоть, угрожая карами небесными или взывая к понятиям о чести, успеха не достик. Он уже был готов согласиться на одну-две постоянные любовницы, несмотря на заповедь Вседержителя, запрещающую прелюбодейство. В конце концов, большинство аркайлских пранов так и поступали. А пожертвования Лазаля на Церковь превосходили милостыню большинства дворянских Домов. Но герцог не унимался. Пока не появилась баронесса Кларина из Дома Сапфирного Солнца.

Отец Сабан после не раз задавался вопросом — мог ли он помыслить совсем недавно, что будет рад связи Лазаля с одной из его подданных. Именно рад! Ужас, да и только. Но следовало признать, что синеокой черноволосой красавице удалось добиться того, чего тщетно пытался достичь духовник герцога на протяжении долгих лет. Она отучила Лазаля бегать за юбками. Если у его светлости могла быть любовница, то одна единственная — Кларина.

Счастье отца Сабана продолжалось довольно долго, пока он не стал замечать, что баронесса оказывает знаки внимания не только герцогу, но и его сыну. Духовник ждал семейного скандала, но, к удивлению, ничего не происходило два или три года. Сиятельные праны оставались в неведении, а Кларина творила, что хотела, купаясь в роскоши и доводя до безумия всех представительниц Домов Аркайла, которые тем или иным образом претендовали на благосклонность главы Дома Чёрного Единорога и его наследника.

Вот с какой целью она устроила заговор после смерти Лазаля, отец Сабан не знал. К тому времени он отказался от службы духовника и ушёл в монастырь святого Бердана, поскольку чувствовал острое желание искупить вину… Какую? Этого он точно сказать не мог. Но пожилому священнику казалось, что он что-то упустил, чего-то не достиг. Одолевали тяжёлые мысли, что Аркайлу ещё предстоят «тёмные» дни. Не хорошее что-то виделось в коронации слабоумного герцога. Но епископ Гурвик принял решение и менять его не собирался. Зная много лет его преосвященство, отец Сабан догадывался, что же именно сделало пастыря столь сговорчивым и не сомневался, что братья-бароны Шэн и Льюк из Дома Охряного Змея используют выпавшую на их век удачу по полной.

За такими невесёлыми размышлениями бывший духовник его светлости, а ныне сборщик милостыни для монастыря, преодолел большую часть пути между обителью и городом. Кое-кто из селян всё-таки решил подняться засветло, чтобы успеть на рынок раньше других. Теперь земледельцы неспешно переговаривались, ожидая, когда стражники откроют ворота. Обсуждали цены и спрос на прошлогоднюю капусту, на земляные яблоки, которые долежали до лета, на зерно и пиво.

Над башней, защищавшей Тележные ворота, розовело небо. По всей видимости, солнце, невидимое из-за стен, начинало выползать из моря, словно чудной, алый круглый зверь, дарующий свет и тепло всему миру.

Отец Сабан спешился, накинул уздечку на куст шиповника. Седлом он не пользовался, кидая на спину животного тряпку, поэтому и не возникло нужды расстёгивать подпруги. Тома обрадовался, приободрился и, поставив уши «торчком» принялся объедать листочки.

Сам же священник помолился Вседержителю, повернувшись лицом на восток, и присел на пригорок. Чёрная ряса тут же напиталась росой. Не самое приятное ощущение, но дожидаться открытия открытии ворот стоя он не хотел — колени к концу дня обязательно начнут болеть так, будто в них залили расплавленный свинец, значит, лучше заранее их не перетруждать, иначе боль придёт ещё до полудня.

Сквозь неплотно прикрытые веки Сабан подглядывал за рассветом. Он всегда любил это время дня.