На рассвете, казалось, жизнь пробуждается, свет вступает в борьбу с тьмой, добро со злом, вера с неверием. В такие мгновения приятно обманывать себя, что лучшее берёт верх над худшим и всё будет хорошо…

— Прошу прощения, святой отец, — раздался над головой вежливый голос. — Вы позволите присесть рядом?

Отец Сабан открыл глаза. Рассвело уже достаточно, чтобы хорошо рассмотреть вопрошающего. Невысокий мужчина. Стройный, темноволосый с лёгкой сединой в висках. Небольшие ровно подстриженные усики. Внимательный взгляд. Но волосы нечёсаные, на щеках недельная щетина, под ногтями грязь, а одежда знавала лучшие дни — один рукав суконного камзола надорван и в прореху видно голое тело. Узкие шоссы забрызганы жиром и кое-где прожжены. Одно голенище растоптанного сапога сползло, а подошвы подвязаны верёвочками. Священник всё это разглядел за считанные мгновения. Сказывалась давняя привычка определять, чего ждать от явившегося к герцогу очередного прана.

— Если не боишься намокнуть, присядь, сын мой, — сказал он. — Присядь.

— Не боюсь. — Оборванец улыбнулся и плюхнулся на росяную траву рядом с Сабаном. — Лучше намокнуть, чем торчать, словно аист. Но ещё раз прошу прощения, что прервал ваши размышления. Вы, должно быть, размышляли о возвышенном?

— Да, сын мой. Я размышлял о борьбе добра со злом.

— О… — Протянул незнакомец. — Вечная тема. Вся моя жизнь посвящена ей. — И представился, кивая. — Меня зовут Жако. Ударение на последний слог.

— Можешь называть меня — отец Сабан.

— Я рад знакомству, святой отец.

— Похоже, Жако, ты переживаешь не лучшие дни.

Оборванец вздохнул, замялся, но ответил честно.

— Да, отец Сабан. Я не всегда нищенствовал и побирался, выпрашивая медяки и куски хлеба у селян, которые ничего не видели, кроме плуга и серпа. Я был купцом. Причём, не из бедных.

— Что же ввергло тебя в пучину бедности? Пьянство, азартные игры? А может, увлечение женщинами? — Прищурился священник.

— О, нет, святой отец. Единственный мой враг — проклятая невезучесть. Я владел двумя кораблями, ходившими в Вирулию и на Айа-Багаан. Туда зерно. Оттуда рыба и вино. Я был уважаемым человеком и дом мой был побогаче, чем у многих пранов, которые носят шпаги и кичатся древним гербом своего Дома. А потом начались неприятности. Вседержитель видит, я их не призывал на свою голову… Вас не утомили мои жалобы, святой отец?

— По-моему, ты ещё не начал жаловаться, сын мой, — улыбнулся Сабан мягко и благожелательно, как он привык поддерживать исповедующихся.

— Спасибо. Хоть кому-то не всё равно моё горе. Хотя я понимаю, что всё равно, но вы, по крайней мере, не простите меня заткнуться и не зудеть. Извините за грубое слово, святой отец.

— Ничего, сын мой, продолжай. В душевном смятении человек и не такого наговорить может.

— Так вот год назад, весной, один из моих кораблей взяли на абордаж браккарцы. Помните, святой отец, как наш покойный герцог распинался о дружбе и взаимной любви с браккарским королём?

— Ещё бы мне не помнить… — вздохнул священник.

— Ну, а пиратам наплевать на дружбу между королями. Бурдильонское вино из Вирулии можно дорого продать, да и само судно, взятое как приз, тоже стоит недёшево. Подумаешь, купцы Аркайла несут убытки. Зато наш его светлость может заявить о взаимовыгодной дружбе между державами. Я даже не стал подавать жалобу. Не хватало, чтобы после моего иска меня же и кинул в подземелье, обвиним в клевете на дружественный народ. Какие пираты? Откуда? Знаем мы это правосудие из дворца…

— Мне кажется, сын мой, ты возводишь напраслину на покойного герцога Лазаля. Грех это. Он всегда отличался справедливостью, — возразил Сабан и сам задумался — верит ли он в слова, произнесённые только что? По всему выходило — нет, не верит. Да, его светлость, в делах и словах всегда руководствовался выгодой Аркайла. Но он никогда не принимал во внимание выгоду отдельных своих подданных. Кроме, разве что, Высоких Домов. И то не всякий раз, а лишь тогда, когда их выгода совпадал с выгодой Дома Чёрного Единорога. Но нельзя же в этом признаваться первому встречному. Поэтому бывший духовник покачал головой. — Нужно смирять гордыню. Вседержитель посылает нам испытания, проверяя крепость духа и веры.

— Ну, да… И думать о борьбе бобра с козлом. Простите, святой отец, добра со злом, конечно же. Это я никак не могу смирить гордыню. Признаюсь, я очень злился. Даже полдюжины тарелок дома разбил. С женой поругался… Но потом подумал — да, а ведь в самом деле, это Вседержитель испытывает мою веру. Надо молиться и работать. В конце концов, у меня оставался ещё один корабль. Я заложил дом, чтобы расплатиться с долгами и снарядил груз на Айа-Багаан. Сукно, зерно, вина, лоддский сыр… Знаете, такой твёрдый, хоть пушку головкой заряжай? Всего две ходки на острова и обратно и я снова богатый человек. Но… Вседержитель снова решил испытать меня. Наверное… Прошлой осенью корабль мой вышел в путь. Шкипер рассчитывал вернуться до холодов. Он не вернулся и по сей день. Я уже не жду ни корабля, ни груз, ни команду.

— Это серьёзное испытание, сын мой.

— Само собой, святой отец, само собой. Я тоже так подумал. Хотел начать жизнь сначала. Какие мои годы? Только за сорок перевалило. Но все товары, купленные в долг, пропали вместе с кораблём. Дом мой забрали в уплату долга. Все попытки выкарабкаться упирались в нехватку наличности для начала дела. Все купцы, все банкиры знали, что я разорён. Пришлось перебраться в припортовый квартал, в самые трущобы. Искал случайные заработки. Понемногу продавали украшения жены, дорогую одежду, потом всё подряд. Зиму перезимовали, но поняли — мы теперь нищие без единого медяка.

— И что же дальше? — спросил отец Сабан, содрогаясь в душе. Он очень хорошо знал, на какие шаги порой толкает людей, привыкших к сытой жизни, нищета и отчаянье.

— Да не знаю. Я отвёл жену с детьми к брату. У него мельница неподалеку от Ростала, это в землях Дома…

— Дома Серебряного Барса, я знаю.

— Ну, да. Отвёл вот. У брата самого мал мала меньше по лавкам, но, сказал, что прокормит. А я вот вернулся. Попробую начать жизнь с начала.

Жако развёл руками, словно пытаясь показать себя во всей красе.

Отец Сабан отвёл взгляд и вздохнул. Ему хотелось верить, что у разорившегося купца всё получится, но опыт, приобретённый с годами, говорил — нет, это не возможно. Он не припоминал такого случая, чтобы начавший тонуть человек выплыл. Жизнь это такая глубокая яма, замоленная вязкой густой жижей, которая засасывает и тянет на дно. Пройдёт полгода и Жако погрязнет в долгах окончательно, пытаясь любой ценой поправить благосостояние. Проиграется в карты или кости и будет зарезан на узкой кривой улочке припортового