Василий Ардаматский Туристская поездка в Англию Невыдуманная повесть

В МОСКВЕ

1

Киносценарист Игорь Никольский и режиссер Дмитрий Латунцев отдыхали на Рижском взморье. Не так давно на экраны вышла их картина — деньги есть, и они жили в свое удовольствие. Поселились в курортной гостинице. Вечерами ходили в курзал на концерты, гуляли по песчаному пляжу, любовались феерическими закатами.

То утро было дождливое, и Латунцев решил сходить на переговорную, позвонить в Москву семье. Когда они вышли из гостиницы, их остановила дама, ну, скажем, приятная во всех отношениях.

— Простите, ради бога, — она так томно закатила глаза, что открылись голубые в прожилках белки. — Можно у вас спросить?

— Бога ради, любой вопрос, — церемонно поклонился ей Латунцев.

— Это правда, что вы киношники?

— Откуда вы это взяли? — поднял брови Латунцев.

— Наш портье сказал.

— Он все перепутал, — сказал Латунцев. — Мы не киношники, а городошники, — и совершенно серьезно добавил: — Только мы поп-городошники, играем без биты.

— Да? — почти испугалась дама.

— Да, да и еще раз да. — Латунцев подхватил Никольского под руку. — Пошли... Пардон, мадам...

— Ну, зачем ты ее так? — укоризненно спросил Никольский.

— А как же еще? Неужели ты не видишь, что она такое? Вышла курортная щучка на охоту. «Наш портье» — это сигнал, что она тоже не лыком шита — живет в этой же гостинице.

— А меж тем она ничего себе, — тихо посмеялся Никольский.

— Ну и займись ею, только в одиночку. Ты холостяк, а у меня жена, сестра, сын в пятый класс пойдет. Давай, Игорь, не теряйся... — хмыкнул Латунцев. — Киношники... Когда слышу это наше «звание», хочется ответить матюгом, честное слово. Киношники... лотошники... домушники. Тьфу!.. Ну, хорошо, а о чем ты будешь с ней разговаривать? О романтизме Пудовкина? О бодром реализме Пырьева? Да? — Латунцев махнул рукой. — Старый наш с тобой спор: переступить черту или вовремя подумать и остановиться? Черт побери, почему ты чаще делаешь наоборот? А ведь человек потому и человек, что его поступками руководит не инстинкт, а мысль.

— Ну-ну давай, воспитывай... — покорно вздохнул Никольский. — Ты же в пятый десяток шагнул... Поздно...

— Трудно, старик, тебя воспитывать, — усмехнулся Латунцев.

На переговорной было уже полно курортников. Латунцев занял очередь за стариком, возле которого вертелась рыжеволосая девчушка лет пяти, докучавшая ему беспрестанными вопросами:

— Дедуль, а куда это все люди звонят?

— Домой, куда ж еще? — терпеливо отвечал старик.

— А где их дом?.. Дедуль, а почему здесь есть море, а у нас дома нет?

Старик обернулся к Латунцеву:

— Вы ответить на этот вопрос можете?

— Нет, — рассмеялся Латунцев.

В это время из переговорной будки вышла женщина, все ее лицо было в слезах.

— Дедуль, отчего тетя плачет?

— Наверное, сейчас по телефону узнала, что у нее дома случилась какая-то беда.

— Как у нас, когда умерла бабушка?

У старика лицо будто сжалось.

— Натуля, выйди на крылечко, посмотри, не перестал ли дождик?

Девочка убежала. Старик поднял тоскливый взгляд на Латунцева:

— Молодые сбросили ее на меня. Весь день отвечаю на ее вопросы, отдыхать некогда, — его лицо осветилось мимолетной улыбкой.

— Что ж это молодые не подумали о вас? — сурово спросил Латунцев.

— У них же своя жизнь, работа. Да и мне с ней все же веселее, чем одному. В общем, это жизнь как она есть...

Латунцев говорил с домом долго, и разговор заметно его расстроил. Когда они с Никольским вышли из переговорной, дождя не было, над мокрым асфальтом вился парок и было душно.

— Дома черт знает что, — раздраженно заговорил Латунцев. — Сестренка снова замуж собралась. Спрашиваю, за кого, — не отвечает. Приедешь, говорит, узнаешь. Даже мама не знает, кого она на этот раз подхватила, но добра я не жду. Ее оголтелая погоня за выгодным мужем уже не раз кончалась бедой. Ты что собираешься сегодня делать? Может, поговорим по делу?

Никольский пожал плечами:

— Захотел поругаться и выместить на мне свои семейные неприятности?

Латунцев остановился:

— Спрашивается в задачке, зачем ты придумал ехать сюда нам вместе? Ловить щучек? Уволь. Лови в одиночку... — Латунцев один пошел вперед...

Они собирались на курорте обговорить свою новую работу, но из этого ничего не вышло; сперва им просто не хотелось работать, а потому первый же разговор по делу взорвался ссорой.

Никольский сказал, что он задумал сценарий о работе шоферов, которые водят грузовые трайлеры за границу, по всей Европе.

Латунцев рассмеялся:

— А что? Идея — люкс! Съемочки в Париже и Лондоне! Ну, а про что же будет картинка?

— Как про что? Наша шоферня в Европе, — представляешь, сколько тут всяких сюжетных возможностей?

— Не представляю. Ну, что они там, в Париже, делают?

— Ничего особенного, — несколько сник Никольский, он и сам еще не очень ясно представлял себе сценарий. — Скажем, из-за незнания языка они попадают в смешные ситуации.

— Таким шоферам хоть один язык нужно знать, — жестко произнес Латунцев.

— Допустим, что кто-то из них знает, — вяло защищался Никольский. — В этом случае где-то на стоянке возможно знакомство шофера с девушкой, возникает дружба.

— И естественно — лавью, то бишь любовь, — съерничал Латунцев.

— А что? И любовь.

— Чем же она завершается? Наш Федя садится за баранку и чешет домой?

— А ну тебя к черту! — разозлился Никольский. — С тобой кашу варить — каторжный труд.

— Кашу — да, — покорно согласился Латунцев, — а делать фильм на пустом месте — вообще лучше не браться. Ей-богу, не пойму, чему ты научился в нашем ГИКе? — спросил Латунцев. — Неужели только тому, как сапожными гвоздями скреплять разваливающийся сценарий? Но таких холодных сапожников у нас легион! Ты вспомни хотя бы мудрейшие лекции Михаила Ильича Ромма! Помнишь, как он говорил, что интересное кино начинается с такого великого и большого чувства ответственности за то, что ты делаешь, когда тебе стыдно за каждую минуту работы без этой боли. Тебе эта боль неведома, как рыбе солнечное тепло. Ты же вообще норовишь жить как та птичка божья, что не знала ни заботы, ни труда. Никогда не забуду, как ты во время съемок нашей картины заявил однажды, что я нашу работу, которая должна быть праздником, превращаю в каторгу.

— Так это же шло от твоего нетерпимого характера! — воскликнул Никольский. —