Ростопчин Федор Васильевич
Ох, французы!

Ф. В. Ростопчин

Ох, французы!

Наборная повесть из былей, по-русски писанная

Ростопчин Ф. В. Ох, французы! / Соcт. и примеч. Г. Д. Овчинникова.

М., Русская книга ("Советская Россия"), 1992.

Глава I.-- Поднесение.

Сочинитель, просто одетый, с кротким и почтительным видом, с книжкою в руке, подходит к лицу, или к особе, и говорит: "Позвольте, ваше сиятельство,-- или ваше превосходительство,-- или просто сударь, или сударыня,-- поднести вам мое сочинение. Вы русские, я русский. Многие лекаря лечат не учась от всех болезней. Ну, и я сделался глазным лекарем. Хочу снимать катаракты, и если не вылечу, то по крайней мере не ослеплю никого".

За сим приветствием сочинитель -- два поклона, потом из одной горницы -- в другую, из передней -- в сени, из сеней -- на улицу, да и был таков.

Кто он?-- Никто не знает. Где живет?-- Господь ведает.

Ну, черт с ним!

Глава 2.--

Возражение.

Зачем сочинителю таскаться по домам и подносить всем без разбора книгу, которую не все читать будут, от которой пользы мало, за которую станут ругать, которая больше брань, чем поучение, и о которой вот что заговорят:

-- Какой вздор написан!

-- Дурное подражение Тристрама Шанди.

-- Автор, видно, стряпчий за бороды.

-- Какой-нибудь бродяга!

-- Либо голодный студент!

-- Кто ж его послушает?

-- Верно, сердит за то, что сам не учен по-французски.

-- Либо не на что нанять учителя.

-- Выскочка! Плетью обуха не перебьешь.

-- Собака лает, ветер носит.

-- C'est un fou!

-- Un enragé!

-- Un démoniaque!

-- Un barbare!

-- Un pédant ridicule!

-- Un homme à jeter par les fenêtres1.

{1 -- Сумасшедший!

-- Безумец!

-- Бесноватый!

-- Варвар!

-- Смешной педант!

-- Человек, которого следует выбросить в окно (фр.).}.

Ну, a если после всех этих восклицаний, брани, пословиц, французских пустых слов, после того, что меня в ином доме не пустят, в другом насмеются, в третьем обидят холопы, в четвертом обольют горячим, в пятом потравят собаками, в шестом, в седьмом сочтут за сумасшедшего,-- ну, да если наконец хоть один отец, хоть одна мать сберегут детей от разврата, то я и доволен и счастлив. Сяду в кресло, посмотрю с удовольствием на свою чернильницу, потру лоб и скажу: "Доброе дело! Велика милость Господня!"

Глава III.-- Кому подносится книга.

Всем отцам, матерям, вдовым и вдовам, коих Бог благословил детьми.

Всем женатым и замужем без детей, не старе сорока лет.

Всем холостым мужчинам до пятидесяти пяти лет.

Всем девушкам до тридцати лет.

Разумеется, благородным, по той причине, что сие почтенное сословие есть подпора престола, защита отечества и должно предпочтительно быть предохранено. Купцы же и крестьяне хотя подвержены всем известным болезням, кроме нервов и меланхолии, но еще от иноземства кой-как отбиваются, и сия летучая зараза к ним не пристает. Они и до сих пор французов называют немцами, вино их -- церковным.

Один ученый и умный духовный, разговаривая со мною о богатстве и силе российского слова, сказал: "Наш язык так изобилен и столь красноречив, что мало его хорошо знают и от сего мало хорошо говорят, а еще меньше хорошо пишут".

Сущая истина!

А все-таки пишут да пишут, говорят да говорят: всяк пляшет, да как скоморох, и я пляшу, и мы пляшем, и они пляшут.

Глава IV.-- Что за название?

Да ведь надобно как-нибудь назвать книгу! Если кто ее читать станет со вниманием, тот, верно, до конца несколько раз вздохнув, скажет: о, французы! а кто пробежит наскоро, тот на конце увидит: о, французы! И моя книга с головы до ног одинакова.

Но если вам хочется правильного доказательства по грамматике, извольте! Вот задача:

Склоняйте французов:

Именительный. Французы -- много зла наделали.

Родительный. От французов -- много зла вышло.

Дательный. Французам -- ничего святого нет.

Винительный. Французы -- на все готовы.

Восклицательный. О, французы!

Вот и название книги! Оно, право, не меньше прилично, чем минутное заблуждение, тысяча и одна глупость, несчастное ослепление, пагубный предрассудок и проч. Если ж название моей книги все-таки вам не нравится, я переменю. Только прочтите ее и подумайте, пожалуйста.

Глава VI.-- Не взыщите.

Может быть, в этой книжке кто-нибудь из читателей и найдет что-нибудь на себя похожее, или приключение, или имя, или речь, с натуры списанное, то я при начале всех прошу на свой счет ничего не принимать и уверяю честным словом, что я не живописец, не ругатель, не вестовщик, не трещотка и сору из углов не выношу, хотя до чистоты охотник. Но мало ли чего похожего на свете? Кажется, все люди на один покрой; но сила не в том, что нос покороче или подлинней, ростом выше, или ниже, тяжеле или легче. Это наружность, а внутренность, кажется, у всех одна, сердце на левом боку, легкое на правом, желудок посередине, и хоть кажется, все на месте и все в порядке,-- ну, а как станет мозг действовать, то и толку не найдешь! Велик ли человек, а что в нем помещается? Невероятно! Полк страстей, корпус слабостей, армия вздора, и места нет добродетелям. Сидят голубушки в уголку да стонут, совсем в загоне; дела не делают, а от дела не бегают, точно как при герольдии.

Глава VII.-- Лень.

Вот уж десть бумаги измарал, а истории еще начала нет. Знаю, что писать надобно, и время есть, и фасада, и расположение, и входы, и выходы, и проходы, все готово. Что ж не начинаю? Ох, батюшки, матушки, вить я человек,-- лень. Пожалуйста, не браните; ей-Богу напишу историю. Хороша ли будет, или нет, сам не знаю -- это ваше дело судить. Но в моей истории все есть: изобилие и богатство редкое, людей куча, и Москва, и Петербург, вся почти Европа, и крестины, следственно, и родины. Приключения, диковинки, свадьбы, побеги, похищения, смерти; только нет погребений. Но если кто из охотников потребует, то я тотчас черный лист привяжу к книге. Пусть сам распоряжает церемонией. Трудно на земле управляться с живыми людьми, а в землю их прятать безделица. Чем знатней, тем скорей. Порядок один: напереди певчие поют, там духовенство идет, потом тело везут, за ним родня в масках, постарее пешками, помоложе в каретах; холопи, пьяные в слезах, трезвые только что не пляшут, а наконец народ, сперва кланяется покойнику, потом говорит "смотреть нечего", а там бранит, а все смотрит: на то глаза!

Но редко кто, видя мертвого, о смерти своей сам подумает, и хоть старее и слабее тащимого покойника, но мнит, что сам бессмертный, оттого что умереть никому не хочется. Скольких захватила смерть без покаяния, в разврате, в тяжких грехах, и тут, вместо того, чтоб употребить последние дни, часы, минуты на полезное, подумать о душе, о ближних, все мы почти сетуем, все говорим: ах, кабы знал!