золотой ключик открывал ее, а там, дальше, был проход в другую сказку. Воображение Шурика уносилось далеко, он представлял себя вместе с Мальвиной — Ланочкой в мире счастья.

Из окна было видно, как пудель во дворе бегает от хозяйки кругами. Она пытается его подманить, поймать за поводок. «Тиша, Тишенька, ну иди к маме», — слышался ее отчаянный голос.

Шурик подошел к своему диванчику. Поднял подушки, потом одеяло, ниже лежала коробка из-под «Скорохода». Он осторожно вынул косу Ланочки, на двух концах перевязанную красными ленточками, чтобы волосы не распадались. Завернул ее в ту же гофрированную бумагу и сунул под подушку. На дно коробки он положил пистолет.

На последний пригородный автобус Шура не опоздал, он приезжал в дачный поселок к девяти часам вечера. Автобус был битком набит мамашами с сумками и детьми разного возраста. Суббота, начало каникул, все полчаса он был зажат между толстой теткой и вопящим младенцем.

Почти в сумерках Шурик бежал от автобуса до дачи. Коробка будто прилипла к его телу. На участке деда уже не было, только курился догорающий костер из сухих веток. Окна закрыты, занавески задернуты, внутри домика будто никого. Шурик осторожно нажал на ручку двери, она мягко поддалась и пропустила его в коридор. Вот кушетка Ланочки. В темноте он присел на нее, перевел дыхание. Где-то в глубине дома слышалась возня, странные звуки. «Нужно сосчитать до десяти», — подумал Шура, сердце его билось как молот, и тут он услышал истошный женский крик:

— А-а-а!!!

Шура так испугался, что в первую минуту словно окаменел, потом бросился в комнату деда.

«Владилен Иванович, что с вами? А-а-а!!!»

Спиной к Шурику на железной кровати сидела совершенно голая их домработница. Впившись в безжизненное тело двумя руками, она сильно трясла его за плечи. Дед лежал на спине с выпученными в потолок глазами, рот его был открыт так широко, будто он застыл в вечном парадном крике «Ура!».

Пистолет выскользнул и со стуком упал на пол. Голая баба осеклась в крике и обернулась.

— Шурик, ты только не говори бабушке, — совершенно спокойно сказала баба.

Шурик подошел к деду и посмотрел на его толстый волосатый живот, ткнул в него пальцем, жир заколебался, будто пленка на остывшем клюквенном киселе.

— Он умер? — спросила домработница.

Шурик почувствовал, как противный комок подступает к его горлу, потом затошнило, и блевотный фонтан выплеснулся на голое тело «отца».

Другой отец

Прошло лето. Бабушка продала дачку. Ее купил сосед, военный отставник. У него на участке за забором были «хоромы». Домик деда он снес, на этом месте построил гараж. Женьшень и облепиху выкопал, засадил все георгинами, а в теплом углу на магистральной трубе сколотил баньку.

Однажды Шура услышал, как бабушка дольше обычного шепчется с почтальоншей.

Вечером она присела на край его тахты и сказала:

— Шурик, ты хочешь поехать жить в Ленинград, к своему папе?

Он не знал, что ответить, язык его прилип к небу, а в голове мелькнуло: «Значит, он жив, он не летчик, который погиб во время войны?» Он втайне всегда надеялся, что его отец — герой и что его нет в живых, а то, как говорил о нем дед, — все ложь.

— А как же учительница музыки? — спросил Шура.

— Слушай, тебе уже четырнадцать лет, ты хорошо играешь на рояле, у тебя абсолютный слух, а твой отец найдет тебе другую учительницу в Ленинграде. Твоя вторая бабушка, мать отца, — профессор Консерватории.

— Бабушка, а ты мне будешь посылать пироги с малиновым джемом в Ленинград?

— Шурик, я обещаю, что буду каждый месяц посылать тебе пироги, — она поцеловала его и накрыла до самого подбородка атласным стеганым одеялом. Чистые простыни пахли крахмалом, бабушка погасила свет и прикрыла за собой дверь. Впервые Шура заснул счастливым сном без сновидений.

Через две недели, придя из школы домой, он увидел на вешалке черную фетровую шляпу и пальто из драпа необычного песочного цвета. Вкусный шлейф сигаретного дыма дошел и до прихожей. Кто-то сидел в парадной комнате, слышались звуки разговора, позвякивание чайных ложек.

— Шурик, иди сюда! — позвала его бабуля.

За круглым столом, накрытым парадной скатертью, на расчехленном стуле сидел крупный мужчина лет сорока. В одной руке он держал чашку чая, а в другой дымящуюся болгарскую сигарету «Джебел». Бабушка разрезала торт с кремовыми розочками. Красавец отложил сигарету и протянул к нему левую руку.

— Алик… Шурик… сынок, — смущенно сбивался он. Мужчина крепко притянул Шурика к своей груди и сдавил в объятиях. — Ах, как долго я ждал этого дня! — достаточно театрально воскликнул отец.

Худенькое тело подростка мелко дрожало в объятиях этого гиганта. Ему стало очень страшно, точно так же, когда он понял, что его «отец» умер. Он никогда не мог даже вообразить, что у него такой отец! «На кого он похож? Я его где-то уже видел! Фотография такая есть у моей пианистки, он ее любимый певец. Да, точно, это Шаляпин», — мелькало и путалось в голове у Шурика. Он набил тортом полный рот, сидел напротив и с восторгом смотрел на мужчину.

— Шурик, посмотри, как ты похож на папу, — лепетала бабуля.

Они и вправду были чем-то схожи; форма рук, длинные пальцы, как у пианиста, миндалевидная форма ногтей, кавказская чернявость, волосы густые, глаза большие, чуть навыкате, только у отца в глазах что-то светится, а у Шуры вечное выражение тоски и потухшести. Короче, этот мужчина был лебедем из сказки, а Шурик гадким утенком.

— Ты поедешь со мной в Ленинград? У тебя там есть сестренка, она младше тебя на два года, ее Катюша зовут.

Он не знал, как себя вести рядом с этим человеком. От навалившегося на него счастья все мысли в его голове перепутались. Шурик ел уже пятый кусок жирного торта, он не понимал, о чем говорит этот красавец, смысл разговора долетал до него, будто с небес, он слушал голос мужчины, как музыку. Слово «папа» он выговорить не мог, и не потому, что не верил ему, а потому, что суеверно боялся: вдруг он опять растворится и исчезнет.

Сборы были быстрыми, через два дня они сели в ночную «Красную стрелу», и она их домчала до города-героя Ленинграда. Потом пятнадцать минут на такси, и они уже в семье отца.

Дом в центре города, квартира огромная, будто музей, вся заполнена предметами, не такими, как у них в Москве, а другими. Мебель старинная, незачехленная, похожа на рухлядь (дед бы на дрова перепилил), зеркал много, книг повсюду набросано, в шкафах их больше, чем в школьной библиотеке, и рояль.

Жена отца, тетя Мила, ласковая, заботливая, сразу обняла и в комнату повела. Он у себя дома. Дочка у них, девчонка красивая (вся в отца),