жёстких, кожистых пальцев (если это, конечно, были пальцы) неприятно скользили по коже. Дрожь омерзения сдержать не получилось, но посетитель за спиной не проронил ни слова, хотя заметил реакцию на своё прикосновение. Заметил и немедленно убрал руку, внимательно следя за тем, как слегка опустились напряжённые плечи.

— Ты привыкнешь, — едва слышно прошелестел голос, звуча немного разборчивее и словно с нотами обиды. — Ложись спать, тебе нужно отдохнуть.

Пастор сжал зубы от этой непонятной псевдозаботы. Сначала существо вломилось в его церковь, испугало, а теперь пыталось казаться добрым.

— Я не смогу уснуть, пока здесь демон, — с опаской произнёс священник. — Ты ведь демон, я прав?

Предположение казалось глупым, абсурдным, почти невозможным, но те фокусы, что выкидывал незваный гость, могли быть только проделками демона. И тот ужас, что навевало незримое присутствие этого существа за спиной, был и близко не сравним с аурой человека. Тихий смешок позади лишь подтвердил внезапную догадку.

— Я сейчас уйду, Коннор, тебе нечего бояться. — В перекатах голоса послышались мягкие, почти бархатистые нотки, сравнимые с довольным мурчанием кота, а следом послышался почти неуловимый шелест, принёсший с собой холодное дуновение сквозняка.

Неосознанно потерев живот и сглотнув тяжёлый ком в горле, отец Андерсон повернулся, с неизмеримым трудом набравшись смелости, но за спиной уже никого не было. Чувство чужого присутствия исчезло, густой мрак рассеялся, став привычной темнотой ночи, а липкие, склизкие щупальца страха перестали тисками сдавливать хрупкие человеческие лёгкие. Незваный гость действительно ушёл, оставив после себя лишь тонкие следы когтей на полу, едва различимые даже в белом свете карманного фонарика. А стоило Коннору моргнуть, эти отметины тоже бесследно исчезли, словно трёхпалые ноги демона с острыми, как бритвы, когтями никогда не ступали по деревянным половицам церкви Святого Антония.

Молодой мужчина сделал шаг вперёд, нервно захлопнув за собой хлипкую дверь, которая — он был уверен — не смогла бы защитить даже от вторжения человека. Пастор хрипло выдохнул, осенив себя крёстным знамением, и шаткой походкой приблизился к скромному лакированному столу. Взяв в руки стеклянный графин со святой водой, он сначала окропил себя, а потом и всю комнату, не забыв тщательно обрызгать крашеную голубой краской дверь. Повесив на металлическую ручку любимые чёрные чётки, мужчина упал на колени перед своей односпальной кроватью, над которой висел небольшой крест — точная копия креста, расположенного на шпиле церковной башни, ручная работа его почившего отца. Сцепив руки в замок и склонившись к ним лбом, он зашептал молитву, вкладывая всего себя в каждое произнесённое слово. И пусть демон не пытался искушать его, а лишь едва касался, мужчина всё равно чувствовал себя грязным, использованным, словно нечистый оставил незримый след на его теле. Клеймо, готовое в любой момент просочиться глубже, вплетаясь в самую душу и запирая её в опасных тисках.

Он шептал и шептал, пока во рту окончательно не пересохло, не замечая, как из уголков закрытых глаз катятся слёзы облегчения, одна за одной впитываясь в белую хлопковую простынь. Молодой мужчина и не подозревал, что в этот момент демон, полностью скрыв своё присутствие, с тоской в опасных ярко-жёлтых глазах наблюдал за его молитвой, считая каждую солёную каплю. Демон хотел стереть с бледных щёк эти следы собственной ошибки, хотел прижать к себе испуганного человека, убаюкать его на своих руках. Он выбрал плохую тактику, ужасный способ предстать перед священником, но больше не было сил оставаться простым наблюдателем. Слишком давно Жадность следил за таким недоступным мужчиной, желая приблизиться хотя бы на шаг. Жалкий год даже по меркам практически бессмертного существа казался целой вечностью, прожитой в человеческом мире. Демон впервые испытывал такую тягу, это человеческое создание заполонило собой все мысли, пробуждая внутри странные желания и эмоции, которых не должно быть у порождённого человеческими пороками тёмного существа.

Демоны не умеют радоваться или бояться, демонам недоступны улыбки счастья или слёзы горя и, главное, демонам незнакомо чувство любви. Неважно, насколько сильным и могущественным будет нечистый, человеческие эмоции никогда не расцветут в мёртвой пустоте души. Создания ада существуют, чтобы соблазнять, отравлять, направлять на путь порока, подпитывая низменные человеческие желания. Демоны должны разрушать, ведь именно для этого они появляются в глубинах подземной тьмы, именно для этого они, сотканные из переплетения жара и пустоты, приходят в человеческий мир. И до недавнего времени Жадность был согласен с каждым из утверждений, пока в одно из своих появлений не встретил того, кто перевернул с ног на голову весь его проклятый однообразный мирок. Этот молодой священник пробудил в прожжённой душе демона то, чего там не должно было быть, и это чувство давило, распирало изнутри сильнее любого голода, это чувство не поддавалось контролю, не перекрывалось другими желаниями. В любой ситуации, при любой опасности это чувство теплилось в грудине ровно в том месте, где у обычных людей было сердце. Единственное определение этого чувства, которое приходило на ум нечистому — это любовь.

Любовь. Именно так Жадность назвал это абсолютно непривычное и несвойственное ему состояние. Чистая и искренняя, опасная и разрушающая, первая и невинная, страстная и будоражащая. У неё было столько ответвлений, узлов и хитросплетений эмоционального лабиринта, что даже богатый словарный запас демона, прожившего не одно тысячелетие, не мог охарактеризовать каждую существующую грань. Эта любовь появилась внезапно, стоило впервые заметить чистого, искреннего человека в строгом чёрном одеянии и колораткой у горла, который контрастно выделялся в суетящейся вокруг толпе. Та лучистая и добрая улыбка, предназначенная маленькому мальчику в старом свитере и со старым игрушечным медвежонком в руках, почти месяц приходила во снах.

Только благодаря этой улыбке Жадность узнал, что может видеть сны. Яркие и такие правдоподобные сны, в которых священник тепло и нежно улыбался именно ему, ласково касался именно его щеки, слегка оглаживая скулы, и бесстрашно позволял касаться себя в ответ, не сопротивляясь и покорно разрешая расстегнуть мелкие пуговицы на своей чёрной рубашке. Сны, в которых он принимал Жадность в любом образе: в самом опасном и угрожающем виде нечёткого