Дайте мне собраться с силами.

Речь моя путанная, на что за дело, ― я очень волнуюсь. Кому надо, поймет меня, лишь бы ударило его в сердце. Не правда ли? Ну, и отлично.

Так, вот как, я жила долгие годы. Все наряды, поклонники, вечная дума о своей красоте, о своем первенстве в обществе, вечная забота об удовольствиях и комфорте...

Даже порядочной книги я не читала. Но слыхала или, лучше сказать, не хотела слышать ни одной здравой и умной мысли. Если брала книгу, наверное, это был модный, пикантный роман. Если говорила, то вечно также глупо-салонные речи с модным притворным смехом, ― и, несмотря на это, как все меня уважали, как любили! За что?! За что?!.. Спрашиваю я теперь себя и не нахожу ответа. Одно может быть ― это, что большинство было такое же, как я.

О, Господи! как все превратно у вас на Земле!!..

Вот, так шло время. Дети стали подрастать, нужно было учить; у меня были дочь и два сына. Нужна была гувернантка. Нашлась приезжая девушка, тоже из хорошей семьи, но, конечно, бедная сирота; недурна собой, даже скажу, красива. Впрочем, я замечала и ценила только свою красоту. Поселилась она у нас. Ну, что тут важного, думала я, что может изменить в доме какое-то существо, полу прислуга, безгласная, ожидающая подачки.

Да! горько! очень горько все это!.. Сколько таких же несчастных девушек, но кто заботится о них, кто помогает им облегчить их печальную участь? Но теперь дело не в ней.

Жила она у нас, не помню, сколько времени; но вот стало странно: дети охладели ко мне; дочь как-то странно смотрит, а когда я собираюсь в гости, то на губах ее я замечаю что-то вроде презрительной улыбки.

― Ты опять в гости, ― сказала она раз, ― а мы все дома.

― Да, а как же? И странен мне твой вопрос; а где же дети должны быть как не дома? У вас все есть. Что вам еще надо?

― А что ты там делаешь?

Этот вопрос озадачил меня. Что я там делаю? Да, в самом деле, что я там делаю? ― спросила я мысленно в первый раз сама себя.

― Ты глупа, ― ответила я ей.

Другого ответа нет в моей голове. Ведь, не могу же я сказать ей, что я там кружу головы мужчинам, по-дурацки пляшу и чуть не продаю себя. Вопрос этот испортил мне вечер. Он целый вечер неотвязно стоял в голове. Но ко всему этому я скоро как-то привыкла и дети, говоря вообще, очень мало стали меня беспокоить.

Но вот, что стало еще страннее для меня: что отец их вдруг как будто опал; стал уставать; и моими победами перестал восторгаться. Когда я ему передавала свои восторги, он стал отвечать вяло; а раз даже сказал:

― Да, на все это так пусто, а дома беспорядки, долги. Если бы не мадемуазель Ольга, то дети до сих пор не умели бы молиться. Ведь, дочери нашей уже девять лет. Ведь это ― стыд и срам, подумай хорошенько.

― Молиться? Да, молиться? Но, ведь, я и сама никогда не молюсь. Конечно, я верю в Бога, но я думаю, что как Ему до меня, так и мне никакого дела друг до друга нет. Говеть, я говела; потому, ведь, это нужно, и потому, что это так интересно; дней пять быть вся в черном, скромно; ходить в церковь, где с благоговением стоят сзади толпой поклонники, не смея и слова сказать. А как я умела грациозно класть поклоны. Но разве все это делалось для Бога? Нет, совсем нет, а так, разнообразие. На шестой день причастие, пир, подарки, цветы, белое платье и прочее. Так и детей я приобщала, когда им шили новые платья. Нужно же где-нибудь и детей показать в новом. Да и о чем молиться? Болен кто ― доктора надо. Денег нет ― надо занять где-нибудь. По службе мужу что-нибудь надо ― можно уладить, покормить кого следует или взятку дать. Ну, о чем же молиться? Ведь молятся только ханжи.

Удивил меня муж, говоря: «Выучила плясать, бренчать, вздор говорить, но ни одной молитвы». Что ж, у всякого свой взгляд на вещи.

Но уже семя раздора упало. Причина всему этому ― Ольга, решила я; да при том, что это все обозначает? К чему это? И какое дело мужу до детей? Надо отстранить Ольгу; но как? Она так услужлива, так привязала к себе детей и расходов при ней меньше. Она и по хозяйству хлопочет, она и на детей шьет; глупо ее удалять. Но что делать? Нужно же как-нибудь устроить все. Однако, подожду, решила я, еще увижу, что дальше будет.

Вихрь света опять унес меня. Изгнание Ольги тем более был бы не кстати, что тут начались живые картины, театры. Нужно устраивать костюмы, а Ольга так бывает находчива в этих случаях.

Но тут еще одна важная забота явилась ― один граф приехал в наш город. Он молод, красив, богат, но странно: он до сих пор как будто не замечает меня. Уж не постарела ли я или это просто уловка задеть меня за живое? Господи! как все это было пошло, глупо, стыдно мне и говорить вам. Но нужно, нужно говорить, а иначе вы не поймете меня.

Таня. ― Отдохните немного, она думает и молится. Она очень волнуется.

Мария. ― Да! Вы не поверите, ка тошно мне переживать все это еще раз; но может, Бог даст, что это будет в последний раз. Может это принесет пользу, может моя жизнь будет зеркалом для многих женщин! Бедные, бедные они! ― поверите ли, я не могу видеть без содрогания и слез ваших порядочных женщин, нежных матерей и честных жен; душа скорбит.

Таня говорит, что вы уже устали? Ну, если вы позволите, я приду еще раз; в один раз всего не скажешь. Я и забыла, что у вас есть время.

Не гоните меня и позвольте все, все сказать, пусть неинтересно вам, ― но я, ради Бога, прошу. Если бы вы видели, какие кровавые слезы текут из глаз моих; сколько тоски и горя в них и может с моими слезами все, все это выльется и многим станет легче.

Таня. ― Она ушла. Ну что, видите, какая она несчастная?

В. ― Ты устала Таня?

О. ― Я не устала, но она очень волнуется, и мне жаль стало ее. Пусть отдохнет, сердечная. Потом, в другой раз, легче ей будет. Ну, пойду и я.

Августа 20-го дня 1899

Мир вам. Это я ― Мария. Простите, пока не выскажусь, не успокоюсь, это я уже чувствую.

Видно Господь ссудил мне все высказать, сложить с себя это ужасное бремя на Земле. Здесь набрала его, здесь и сложить его надо.

В прошлый раз я сказала вам, что приехал граф; ну, этот граф имел большое значение. Он как будто не замечал меня, а между тем каждый день встречались то у одних, то у других знакомых и так все дело шло, а меня это уже начало бесить и волновать.

Никогда я так много не думала о себе, о своих нарядах, а тут устраивались разные увеселения и даже живые картины.

Вы конечно, знаете, что это за картины. Большею частью они делаются для бедных. Ну, что же, чем не доброе дело принести свою красоту на пользу низшей братии. Сыта ли они от того будут, это вопрос другой; но хлопотать на надо.

И вот я готовилась выступать в одной такой картине. Это было что-то очень громкое: не то царица цветов, не то весна,