Myrrh Скрижаль

Я убежден, что каждый из нас тайно боится некоторых мыслей, которые часто заставляют впадать в пучину безумия. У всех есть свои потаенные места памяти, что дают страху власть над разумом. И в моем случае, этот страх возобладал мной во всех проявлениях. Глубокой ночью с яркими и занимательными точками на небе, в моем доме раздался звонок, который резким звуком вернул бодрость, и я также резко сорвался с постели. С другой стороны телефона был голос одного из тех коллекционеров, что часто обращаются ко мне за советами в области лингвистики. Его звали Ибрагим. Родом из Каира, высокий, не свойственный своему народу ни в чертах лица, ни в манерах, ни в физической натуре. Все это я мог судить по тем незначительным фото, сделанным группами археологов, проводящих раскопки в географических регионах, где раньше была древняя Месопотамия.

Он предложил мне занимательную работу — перевести текст, который был найден на скрижали выполненной из древнего, как они предполагали, булыжника, раскопанного в старых руинах древних шумеров. Конечно же я согласился, взяв в расчёт, что моя работа в последнее время довольно нудная и заставляющая мои навыки выгорать в силу своей не менее невыносимой тоски. В попытках избавиться от этой невероятно гнетущей атмосферы моего скромного дома и его стен, я, ничего не сказав своей семье, чтобы не будить детей и не пугать жену, отправился в Каир на ближайшем самолетном рейсе из Чикаго, взяв с собой только самое необходимое для перевода текста и уже ставшую для меня нормой дозу абсента.

По прибытии меня уже ждала машина коллекционера. Тогда я не принял все происходящее за, высокой тайны, серьезность и отправился прямиком навстречу столь будоражащему мозг загадочному писанию. Ибрагим встретил меня в холле своего особняка на окраине Каира. Здание было отстранено от других похожих на него и находилось в самом конце слегка припорошенной песком дороги. Это тоже не смутило меня, наоборот, изящество обжитого холла и свет, льющийся отовсюду: от люстр, драгоценных металлов, отблесков картин и ценных ваз, произвел на меня такое отрадное впечатление, что мои глаза еще больше загорелись моими тяготами к лингвистике. Ибрагим и я, исключая приветствие, прошли в кабинет на втором этаже по округленной деревянной лестнице утонченной работы слесарей и, то и дело, говорили о весьма дорогих и не менее интересных картинах неизвестных художников, выделяющихся на фоне стен своим гротескным описанием холстов. Подобные картины стоят десятки, а может быть и сотни тысяч долларов по оценкам специалистов и, стоит признать, мне тоже захотелось заиметь одну из них.

Зайдя в кабинет, Ибрагим вежливо предложил мне сесть в кожаное кресло, расположенное перед столом, за которым столь любезно сел он, предварительно достав из стеклянного шкафа слева дорогой марки алкоголь. Он предложил мне расслабиться и выпить, от чего я просто не мог отказаться. Я изрядно устал и не обратил внимание на его странный говор, совершенно неподдающийся египетским диалектам, хоть он и уверял, что родился в Каире и всю молодость прожил именно здесь. Его слова были несколько колки, подавлялись же в них и эмоции, из-за чего невозможно было понять их интонацию. Ибрагим был предельно серьезен и объяснял мне о значимости этой вещи, на которую я так тщетно пытался взглянуть. Увлекшись его рассказами о находке и алкоголем, я перестал вникать в смысл слов и в один момент, кажется даже уснул. Что-то заставило меня проснуться, это было какое-то явление, не похожее ни на какой дурной сон, но пугающее до мозга костей. Немного дернувшись на кожаном стуле, я продолжал слушать его рассказ, упустив всякое желание вспоминать, что мне приснилось. Ибрагим предложил мне выпить еще и продолжить обсуждение завтра, уже с физическим представлением объекта, который он так продолжительно и безостановочно пытался описать. Я, будучи лингвистом с очень скучной, в большинстве своем, работой, ставший уже трижды алкоголиком, естественно, не воспротивился его предложению.

Как же я был слеп в тот момент, что даже не заметил, как он добавил в мою рюмку снотворное, которое могло усыпить даже буйвола. Последней фразой, которую я помню перед тем как отправиться в наполненный загадочных тайн свечений и запредельных красот, и разного рода приятных воспоминаний, и яркого потока воображений сон, были слова:

– “Приятных сновидений, Айзек. Спи крепко и пусть тебе будут не страшны последующие дни…”

Проснулся я, похоже, спустя очень длительное время, чувствуя небольшое облегчение, когда кровь наконец разогнала все снотворное в моих артериях. Даже глаза открыть, как оказалось, стало для меня большим подвигом, и я несколько пожалел об этом, установив зрительный контакт с комнатой, в которой оказался. Вокруг было темно, но зрение позволяло разглядеть стол и сумку на нем. Кроме этого я заметил, как от меня тянется огромная цепь в другую сторону комнаты, и стало очевидно, я заточен. На мне был одет толстый ошейник, который крепился к цепи. Его я нащупал своими дрожащими руками, в оцепенении, надеясь на более благополучный для меня исход. Спустя несколько мгновений я начал шевелиться и мой слух дал мне понять, что стены комнаты широкие, а эхо, волной скользящее по ним, создает жуткую реверберацию. Не буду говорить, что мне стало не по себе. Это было и до того, как я все осознал, но в состоянии шока было неведомо пребывание в каменной коробке, наполненной влажным воздухом и холодом, что в свою очередь породило во мне толику стремления к жизни. В следующее мгновение мои надежды стремительно рухнули, не оставив мне ни единого шанса на спасение. Голос, раздавшийся откуда-то изнутри моего почти бездыханного тела, пытался собрать мои мысли в хоть какую-то связную речь, но я встретился с еще одной проблемой. У меня не было языка.

Всей своей ничтожностью жизни я понимал, что попал в рабство. Дальнейшие события я связал с подъемом на ноги и медленным шагом в сумраке стен, приведшим меня к столу, который мои глаза не теряли из виду. Добравшись до него, я немедленно решил исследовать каменную крепость, будто не имеющую выхода и обнаружил, что хозяин этого места предоставил мне письменные принадлежности, мел и керосиновую лампу, полностью заполненную жидкостью. Кроме спичек и дневника, в котором я сейчас пишу, на дне сумки было кое-что еще, что наверняка придавало ей вес около десяти килограмм. Это была та древняя и зловещая скрижаль, о которой повествовал Ибрагим — злобный араб, с несвойственными своему происхождению чертами лица, и, подкосившись, ноги просто перестали меня удерживать в вертикальном положении, от