Поедете в деревню. Сегодня. В два часа будет машина. Скажете соседям. Кто хочет, может ехать. Берите только самое нужное. Шофёр мне расскажет, где вы остановитесь. Будет время — приеду. Вот деньги.

И она убежала.

* * *

Весь дом загудел. Бабушка ходила важная и командовала.

— Ты бы ещё кровать потащила и комод! — кричала она соседке Александре Ивановне. — Смотри, совсем не возьму. Оставлю.

Она расхаживала между узлами и покрикивала, пока дядя Саша Дорошенко не сказал:

— Ты вот что, мать-командирша, не расходись. Придёт машина, — примерим, посмотрим; что не влезет — оставим.

Костик и Шурка сидели на крыльце и молчали. Шурку привела санитарка. У него перевязана голова. Костик ему немного завидовал: раненый ведь! Хоть рана у Шурки чудная: ему вынули из головы большую занозу.

Руку можно занозить, ногу, но чтобы голову!.. Шурка говорил, что и сам не знает, как это получилось.

В грузовике поместились все. Шофёр-абхазец сказал, что он знает одно место — граждане пальчики оближут. И повёз.

Ехали весело и долго, часа полтора.

Дорога крутилась по горам. Внизу синело море, обведённое неподвижной белой каймой — пеной прибоя.

Потом дорога запетляла по удивительному синему лесу.

Листьев на деревьях почти не было, только на самых концах веток. Зато все деревья обросли, как шерстью, голубым мхом.

— Грабовый лес, — сказал дядя Саша.

Деревня, куда их привёз шофёр, была совсем крохотная — домов десять. Она лепилась по склону горы, вся заросшая высоченной кукурузой.

Жители сбежались глазеть на приезжих. Они кричали все разом по-грузински, и шофёр тоже кричал.

Костику показалось, что мужчины сейчас выхватят кинжалы и прикончат непрошеных гостей.

Но они вдруг заулыбались, двое подхватили Шурку под руки, будто он собирался падать в обморок, и повели всех по тропинке.

Дом, куда их привели, был самый большой в деревне, но в нём никто не жил, он стоял заколоченный. «Выморочный дом», — сказала бабушка.

Непонятное слово «выморочный» показалось Костику мрачным и страшноватым. Чужой дом сразу стал неуютным.

Отодрали доски с двери, с окон и вошли. Внутри всё скрипело, пахло мышами, но места было много.

— Живите сколько хотите, — сказал седой старик.

Стали устраиваться.

Постель соорудили из кукурузных стеблей, накрыли матрасами.

Это был удивительный, небывалый день. Сколько всякого произошло!

Ещё утром войну знали только понаслышке. А она вот какая — бац! бац! — и выгнала из дому. Трах! Трах! — и оставила Шурку без мамы. Беме! — и лежишь где-то в горах, в чужом выморочном доме, а сквозь дырявую крышу заглядывают звёзды.

«Значит, мы теперь тоже беженцы», — подумал Костик и уснул.

Единственный мужик

Жизнь в деревне была скучная.

— Тоже мне, жизнь, — говорил Шурка. — Посадил кукурузу — и жди, когда вырастет.

— А пока ешь мамалыгу да играй на зурне, — подхватывал Костик.

— Бомбёжки они не нюхали, — презрительно говорил Шурка и сплёвывал сквозь зубы.

Удивительно! Они ни разу не подрались. Даже не хотелось. А Шурка оказался неплохим парнем и совсем не шепелявым.

С первого дня они стали наводить свои порядки в деревушке.

Им не понравилось, что симпатичных ласковых телят привязывают к дереву, а бедным телятам так хочется побегать! Они натягивают верёвки и могут задохнуться.

Отвязали.

Телята гурьбой, взбрыкивая, побежали по склону вниз, а Шурка и Костик — за ними.

Костик с разбегу толкнул одного, оба упали и покатились кубарем.

Шурка вскочил верхом на самого большого телёнка, но тому это не понравилось. Телёнок запрыгал, как на пружинках, отрывая от земли сразу четыре ноги.

Шурка испуганно взмахивал руками, стараясь удержаться, но не удержался и свалился в густые заросли ежевики.

Он так засел в колючках, что пришлось выстригать его большими овечьими ножницами и опять вынимать занозы из самых неожиданных мест.

К бабушке пришёл одноглазый Мелашвили и стал жаловаться:

— Слюшай! Зачем такое делать? Зачем тёлку гонять? Виноград портил — раз, кукуруза портил — два, еле поймал — три, сам в колючка влез — пять.

— Четыре, — поправил Костик.

— Да, ничего себе четыре, хорошенькое четыре!

Он, видно, вспомнил, как всей деревней вытаскивали Шуркины занозы, и захохотал.

Когда он ушёл, Шурка сказал:

— Надо этого лисьего сына отучить ябедничать, да и насмехаться тоже.

Дело в том, что «мела» — по-грузински — лиса, «швили» — сын.

Мелашвили был действительно похож на хитрого лиса. Нос у него был остренький, и он им всё время поводил, будто вынюхивал что-то.

* * *

Горы запестрели жёлтыми и красными пятнами. Под ногами всюду валялись кленовые листья. Как розовые ладони.

Дожди ещё не начались. Октябрь стоял сухой и тёплый.

На шестой день их жизни в эвакуации приехал дед. Это было до того неожиданно, что Костик глазам своим не поверил.

Дед что-то говорил бабушке, гладил её по плечу, а она плакала. Костик завизжал, кинулся и повис у него на шее.

Это был удивительный дед! Даже здесь, в этой махонькой деревушке, у него оказались знакомые. Где только у него не было знакомых! Музыкантов приглашали на все праздники, а ещё чаще, как говорил дед, «жмурика провожать», то есть на похороны.

А теперь дед уходил на фронт. Он приехал на часок, проститься. Бабушка плакала, а он говорил:

— Не плачь, старая, ну чего ты боишься? Я им как покажу свою дудку, так они со страху и поумирают.

Пришли мужчины, принесли виноградную водку — чачу — в большой зелёной бутылке, заткнутой очищенным кукурузным початком. Пили за здоровье деда, за победу над врагами.

Перед отъездом дед сказал Костику:

— Ты теперь единственный мужик в семье — не подкачай.

Он обнял Шурку и Костика за плечи:

— Ну, ребята, я на вас очень надеюсь. Женщины — народ слабый. Их защищать надо. Вы уж меня не подведите. — Дед помолчал. — А фриц-то прёт и прёт, проклятый… Спрятались вы неважно. Тут гидростанция рядом; если они пронюхают, обязательно бомбить станут.

И дед уехал.

Костик долго сидел один в кустах самшита и думал.

Он хотел бы быть таким, как дед. Спокойным и весёлым. Дед никогда не кричал. Даже когда приходил навеселе и бабушка ругала его:

— Вражья морда! Бесстыжий человек! Чтоб ты утонул в том вине!

Он улыбался и говорил:

— А ты моя голубка!

Дед всему научил Костика. И рыбу ловить, и гвоздь забить, и лодку покрасить.

Костик вспомнил про лодку, и перед