только что побывала в потасовке: ее темно-синее школьное платье и черный фартук с голограммой школы были в каких-то цветных разводах, растрепанные косички торчали в разные стороны, разноцветные гольфы спущены, а под глазом наливался синяк. Одна лямка ее огромного школьного ранца была оторвана, и девчонка придерживала ее свободной рукой, а другой держала за кулиску большой черный мешок, который волочила за собой.

«У нее там что? Сменка?» — я с сомнением посмотрел на девчонку. А она вызывающе смотрела на меня и фиолета. Потом, видимо, приняв решение, тяжело вздохнула и направилась к скамейке.

Фиолет, казалось, был озадачен, но потом повернулся к девчонке:

— Меня зовут Петя! Давай дружить!

Девчонка мрачно посмотрела на него и, нахмурившись, скрестила руки на груди. Через минуту молчаливого изучения Пети, она спросила:

— Дядя Петя, а ты — фиолет?

Я мысленно простонал — вот ведь грубиянка малолетняя!

Петя какое-то время молчал, обдумывая услышанное.

— Я не знаю, что такое фиолет. Прости, пожалуйста, — сказал он смущенно.

Девчонка округлила глаза и уже открыла рот, чтобы наверняка сказать еще какую-нибудь глупость, поэтому я перехватил инициативу и спросил первым:

— Уважаемый Петя, а что ты здесь делаешь?

Петя повернулся и пару мгновений молча на меня смотрел. Потом ответил, будто вспоминая:

— Уважаемый Сеня, я жду автобус.

Девчонка хмыкнула и уселась на скамейку рядом с фиолетом, тот довольно зажмурился и спросил:

— А как твое название?

— Мое название — ребенок. А зовут Наташка, — фыркнула девчонка и с вызовом посмотрела на меня. Я нахмурился — мне не нравятся грубые дети.

— Ты — ребенок! — восторженно воскликнул фиолет. Он начал копаться в своих карманах и через мгновение выудил парочку монет, соскочил со скамейки и бросился к автомату. Петя быстро нажал кнопки, и автомат выдал ему большую плитку шоколада.

— Уважаемая Наташка! Я знаю, что детям положено давать сладкое. Вот, держи!

Наташка изумленно смотрела то на фиолета, то на шоколадку.

— Спасибо, дядя Петя, — выдавила она, но конфету взяла.

— Уважаемая Наташка, теперь ты будешь со мной дружить? — заискивающе спросил фиолет.

— Посмотрим, — отрезала Наташка, развернула шоколадку и откусила большущий кусок.

— Наташа, тебя не учили, что нужно делиться? — не удержался я от замечания — не люблю жадных детей.

— А что такое «делиться»? — поинтересовался фиолет, с увлечением наблюдающий за тем, как Наташка трудолюбиво уничтожала шоколадку.

— Это значит, что если тебя угостили, скажем, шоколадкой, то нужно предложить кусочек шоколадки и тем, кто рядом с тобой. Правда, девочка? — язвительно сказал я, наклонившись в сторону нахального ребенка.

Фиолет выглядел несколько озадаченным:

— Спасибо, уважаемый Сеня, я не знал о такой традиции. Я знаю, что ребенку нужно давать сладкое, а женщинам — цветы.

— А мне тогда что? — поинтересовался я.

— А ты — женщина? Потому что на ребенка ты не похож, — с сомнением посмотрел на меня фиолет.

— Я не женщина, — хмуро ответил я и сердито посмотрел на бессовестно ухмыляющуюся Наташку.

— Значит ты — мужик? — фиолет заерзал на месте. — Мужикам нужно ставить сливу, иначе они начинают креститься в грозу, — назидательно проговорил фиолет, но тут же сконфузился. — Я правда не знаю, что это значит.

Наташка рассмеялась в полный голос, я строго на нее посмотрел, но она сделала вид, что не заметила. Фиолет сильнее смутился и втянул голову в плечи. Я похлопал его по плечу, пытаясь приободрить.

— На самом деле это ничего не значит, это старые поговорки, — сказал я мягко.

Петя вновь заулыбался, крепко прижал к себе свой шар, стал болтать ногами и что-то курлыкать под нос. Все молчали.

Я вновь начал клевать носом. Мне срочно нужен отдых, вяло подумал я.

— Уважаемый Сеня, хочешь еще разок посмотреть мой шар? — звонкий голос фиолета вновь вывел меня из дремоты.

— Что за шар? — с любопытством спросила Наташка, заглядывая через плечо Пети. Но тот, к моему удивлению, прикрыл шар полой пиджака и огрызнулся:

— Ребенкам нельзя показывать! У тебя есть шоколадка! А Сеня со мной по-де-лит-ся, — по слогам произнес фиолет новое для него слово и широко мне улыбнулся.

Я был уверен, что Наташка в ответ на его слова надуется. Но, к моему удивлению, девочка выглядела скорее обеспокоенной, чем обиженной.

— Конечно, Петя, показывай свой шар, — сказал я фиолету.

— А может быть, не нужно смотреть шар? — обратилась ко мне Наташка. — Чего там может быть интересного?

Фиолет медленно повернулся к девчонке и прищурился:

— Мне очень нужно, — сдавленно сказал Петя, — показать шар.

Мне послышалась в его голосе угроза, и я уже собрался было возразить, но вдруг с удивлением обнаружил, что держу в руках игрушку и завороженно наблюдаю за круговертью снежинок вокруг домика. Нет, я не просто смотрю на снежинки, я тоже снежинка и кручусь в этом вихре все быстрее и быстрее, пока домик не растворяется в белой мгле.

****

Я прихожу в себя. Вокруг темно, только где-то высоко виднеется круглое светлое окошко. Я пару раз смаргиваю и понимаю, что сижу на дне ямы-колодца, а окошко — это кусочек голубого неба. Я пытаюсь встать, но ноги скользят по глиняному дну, только через пару минут мне удается подняться.

Яма очень глубокая, даже с моим ростом небо-окошко почти не приближается. Я смотрю на свои руки и задыхаюсь от изумления — это руки ребенка! Ощупав себя, я понимаю, что нахожусь в теле мальчика лет шести. Меня прошибает холодный пот — этого не может быть!

Но факт остается фактом — мне шесть, на мне холщовые штаны, растянутая майка, я босой, сижу на дне глубокой ямы.

…Эту яму с утра дядя Миша и Коля Трезуб выкопали для нового колодца. А потом пошли за глиной к реке. Мы с Сережкой Никитиным с ними просились, но они нас не взяли…

Стоп. Откуда я это все знаю? Мне становится жарко, я прислоняюсь к стенке ямы и морщусь от боли — при падении ободрал локоть. Боль кажется настоящей.

Я переминаюсь с ноги на ногу и слышу хлюпанье под ногами — в яму постепенно просачивается вода. И если дядя Миша и Коля Трезуб выбрали верное место, то вода будет прибывать быстро.

У меня кружится голова, сознание мутнеет: я — это я, и в то же время я — это ребенок! Как такое возможно? Наши (мои?) мысли перемешались в голове — я здесь! Я здесь заперт внутри мальчишки! Что это? Чьи-то воспоминания или самая что ни на есть явь?

— Сенька! Ты куда это намылился? — мать смотрит на меня строго. С утра она уже поставила опару и сейчас, собираясь печь хлеб, повязывает белую косынку на голову.

— Мам,