уже не первый раз за день. Тогда вот и уснула. Сейчас проснусь.

– Не проснешься, – вздохнула Нина. – Привыкай.

– Да ежели и померла, то за что мне такое? – Тамара кидалась из стороны в сторону.

– Тамарка, – взялась пояснять Галина, как главный правдоруб поселка, – ты жаловалась в милицию на соседа, что у него громко в душе вода шумит?

– У меня слух чуткий, он мыться вздумал в восемь вечера, я сплю ужо в это время!

– Ты же жаловалась на детвору, что когда на качелях качаются, скрипят на весь двор и спаса от их нету?

– Они не только мне мешают, а всему двору!

– И ты же разбросала гвозди, чтобы машины проткнули колеса и не ездили под окнами?

– Потому шо дыхать нечем после них, надымят как пОровозы! Чай не в депо живу, шобы терпеть!

– Добро пожаловать! – произнесли все втроем.

Из первого подъезда вышел мужчина и направился к ребенку. Он взял мальчика за руку и повел к дому.

– Сынок, мама тебя зовет–зовет, а ты не идешь. Не надо маму расстраивать.

– Папа?

– Что сынок?

– А ты видел когда–нибудь детей голубей?

– Голубят? В смысле детенышей голубей? Нет, не видел.

– А откуда тогда голуби?

– Не знаю сына. Но они такие вредные птицы, только попрошайничать, курлыкать и гадить умеют.

Мальчишка, заходя в подъезд, обернулся к голубям, но на люке уже никого не было. Только откуда–то сверху доносился удаляющийся звук хлопающих крыльев.

Веселая работа

До того, как устроился на свою работу, я чувствовал себя очень некомфортно в подобных местах. Да и в самом начале странная дрожь пробегала по спине, когда уходил домой после смены. Ухожу, а позади меня все эти пластиковые цветы, глянцевые камни с бледными портретами, незанятые никем, но уже готовые ямы.

А потом напарник рассказал мне анекдот. Прямо тут. И анекдот был смешной, и рассказчик был хороший. Но я остолбенел. Как он мог позволить себе такое? В таком месте! Шутки шутить! Тут люди лежат, их покой нельзя нарушать! И с кем шутить вздумал? Ведь я христианин! Даже в церковь ходил. Да и сейчас хожу. Но не так, чтобы часто.

Потом прошёл не один день его стараний. На десятой шутке пробил он меня. Но так, не сильно. Я лишь прыснул слегка. И так стало стыдно! Быстро осмотрелся вокруг, посмотрел на людей вокруг – не осуждают ли? Ничего. Ни одна мускула на их физиономиях не дрогнула. Уходил в тот день с работы оглядываясь, будто ожидая преследования обиженного человека, которому из–за меня покоя нет.

Потом уже была тридцатая шутка, наверное, спустя месяц–два. Над ней я уже откровенно смеялся. И никакой ведь реакции от окружающих! Мы тут стоим, смеёмся, только ворон подымаем. А оно похоже на то, как в большом городе жить: ты на улице балдеешь, смеёшься в голос, кричишь белугой, плачешь навзрыд – а дела–то никому и нет. Одни каменные сооружения вокруг, да лица – одно бледнее другого.

К чему я это? Да вот какая штука до меня дошла: нет на кладбище ни привидений, ни мертвецов, которые по ночам слоняются. Даже плач покойницы ночью не услышишь – спят они все. Уж не знаю, есть ли вообще такие явления, но точно они не на кладбище. Тут ведь только нужные кому–то люди лежат, кем–то захороненные. Кто–то позаботился о том, чтобы они здесь лежали, чтобы фотография красивая на камне. Чтобы все видели, какой ты живой и веселый был когда–то. Значит, и вовсе не зря жил – потому и нечего тебе ночами завывать, да в белой простыне разгуливать. Тебя любят! А если нет на свете этом тех, кто любит тебя, значит, уже с тобой лежат тут – в земле. И то хорошо. А вообще, приятно лежать с кем–то рука об руку, даже с незнакомцем. Человеку нужен человек – так оно при жизни, так оно и после. Это же ведь как хорошо лежать, когда вокруг столько замечательных людей. Жалко только, что тихие все. Так оно и понятно, почему мой напарник шутит вечно – в такой тишине поживи–ка.

Эх, наверное, в таких местах даже очень хорошо шутку–другую загнуть, да от души посмеяться. Авось, и лежачего повеселишь. Не все же им слезные жалобы слушать, отпевания, да бабьи всхлипы.

На меня чихнула лошадь

Мне тогда только–только стукнуло 25 лет. Помню, как сейчас. Я недавно приехал в новый город, знакомых в нем нет – друзья остались далеко. Отпраздновал свой день рождения со своей женой, ждал каких–то перемен. Но пока работал там, куда взяли – на конюшне. Почему бы и нет? По образованию я ветеринар. Думал, что наберусь опыта здесь, а потом устроюсь в место приличнее. Плохих ведь профессий не бывает, везде кто–то, да должен быть.

Работа была не особо сложной, сугубо физическая. Главное, чтобы дома всегда ждали, и чтобы еда на столе была, да жена не голодала. Мужчине другого и не надо.

В один из дней меня попросили выйти в свой выходной поработать. Доплатить не обещали, но мне казалось, что лучше себя зарекомендовать. Согласился.

И вот, значит, стою я, лопатой размахиваю. По колено грязный, вспотел весь, а расстегнуться не могу, потому что под рабочим ватником чистая кофта, новая совсем. Шапку снял, бросил ее тут же, потому что повесить некуда. В руках силы полно, но задыхаться уже стал, потому что воздух в конюшне стоял забористый, дышать нечем было. Думаю, перетерплю. Одно стойло вычистил, второе, третье… Считать их перестал.

Вышел перекурить. Вокруг меня все белым–бело, снежок спускается с неба. Голову задрал. От волос пар валит. В руках сигаретка дымится. Красота. И вроде бы даже не устал вовсе, и вольготно грудине стало. Затоптал окурок. Дальше работать пошел.

Прохожу мимо первого стойла, что вычистил с час назад, так уже лепешка сохнет. Когда успевают? На обратном пути уберу. Продолжил работу.

Лопату в руки беру – больно. Мозоль успел натереть, хоть и в перчатках. Перетерплю.

Машу, что сил есть, чтобы работу быстрее закончить. Не обращаю внимания на ладони, так уже и плечо заныло. Так это даже хорошо! Мышцы укреплю, выносливость. Польза же, какая–никакая.

На коленях грязь хрустит засохшая. Про себя посмеялся. Вот работы жене подкину вечером – пускай отстирывает! Пока работаю, дальше думаю: а жене–то моей зачем такие хлопоты? Сегодня, завтра, послезавтра – все стирай. А я все равно еще больше домой грязи нанесу. Не хорошо это.

Закончил с последним стойлом. Перекурю, думаю.

Стою снова на улице. Темнеет потихоньку. Снежок все идет. Пар от волос. Дым от сигаретки. Хорошо. Не хочется с места двигаться. Сел в сугроб. Остыть надо немного. Расстегнулся. Сижу, на ноги смотрю. Да, килограмма по три на каждом сапоге. Засохшее, темное, а крепко сидит, что оббивай или нет – один толк. И запах этот. Ладно ватник, ладно штаны, сапоги, но кофта–то как вся пропахла?

Докурил и назад захожу. Снова к первому стойлу иду. Не могу уходить,