школу.

* * *

Екатерина Васильевна начала урок с опроса, и Агей поднял руку.

Учительница видела, что он держит руку, но сначала спросила Юру Огнева, потом Чхеидзе, Прянишникова.

– Богатов, у вас стоит оценка.

– Я хочу спросить.

– Сегодня моя очередь спрашивать.

– Но мне надо! – Агей почти крикнул это, и все посмотрели на него.

– Слушаю вас, – разрешила Екатерина Васильевна.

– Это верно, что вы бросаете нас?

Екатерина Васильевна смутилась.

– Я перехожу.

– В санаторий?

– Да, в санаторий.

– Потому что денег там больше платят, потому что там уроков меньше, потому что там никакой ответственности!

– Что с вами, Богатов? Почему вы кричите на меня?

– А вот потому!.. – Губы у Агея покривились, задрожали. – Это же… нехорошо. Так только лягушка может, у которой кровь холодная.

– Выйдите, Богатов, умойтесь… и возвращайтесь. Я подожду вас.

Она села за стол, захлопнула журнал.

Агей, волоча ноги, вышел из класса, постоял в коридоре, пошел в уборную мимо картины и дежурного. Умылся. Вытер лицо и руки платком. Постоял у картины, разглядывая нарядные группы в национальных костюмах.

Дежурил пятиклассник. На знаменитого школьного силача он взирал с восхищением и опаской.

– А почему надо дежурить? – спросил Агей пятиклассника.

– В пятнадцатой школе картину чернилами залили, пришлось закрасить.

Агей вошел в класс.

– Вы не хотели бы извиниться?

– За то, что говорил грубо, – да, но не за смысл.

– За лягушку извинись! – сказал Годунов. – В нашей школе закон: мы учителям кличек не даем.

– Извините, Екатерина Васильевна. Я не называл вас лягушкой.

– Да, вы о крови говорили. Я поняла. Садитесь.

Екатерина Васильевна поднялась:

– Я поняла Богатова. И я ему благодарна. Он воспринял мой уход как предательство. Да так оно и есть. Я предаю саму себя. Место учителя в нормальной школе. Но вы не правы, Богатов. Дело не в надбавке. В санатории мне через год дадут квартиру. У меня нет квартиры, но есть старая мать и двое детей… Я обещаю вам, Богатов, по возможности скорее вернуться в нашу школу… Позвольте же попрощаться с вами.

Класс встал.

– Садитесь, а я, пожалуй, пойду.

В дверях Екатерина Васильевна остановилась:

– Сочинение, которое вы писали о пресмыкающихся, я проверила. Тетради вам передаст Вячеслав Николаевич. А ваше сочинение, Богатов, – настоящий реферат. Я знаю – вы сдаете экзамены. Так вот, на основании этого реферата я ставлю вам пять за год.

* * *

Агей вернулся из школы задумчивый.

– Что, соколик мой, не весел? – спросила Мария Семеновна.

– Урок мне сегодня хороший дали.

– Поколотили, что ли?

– Нет, не поколотили. Я сегодня очень хотел обидеть учительницу зоологии, она из школы нашей ушла. И оттого, что обидел, сумел, хуже всего мне самому.

Рассказал без утайки о происшествии.

– Это жизнь, Агеюшка, – повздыхала Мария Семеновна. – Уж то хорошо, что тебе больно от чужой боли. Вроде бы ты и прав, а у Екатерины-то Васильевны безвыходное положение. Вот все твои злые слова к тебе и вернулись.

Взъерошила Агею волосы.

– Погрустили – довольно. Есть-то хочешь?

– Хочу, – сказал мрачно Агей. – Когда домой шел, грозил сам себя три дня голодом морить. А улица так вкусно пахнет, что даже в животе запищало.

– Никогда не давай зароков. Почему – долго объяснять, да я и не сумею объяснить. Запомни просто: тетка Мария не велела зароков давать, а она знала, что говорит.

И такая тень легла у Марии Семеновны под глазами, что Агею зябко стало, а она уже улыбалась.

– Улица, говоришь, вкусно пахнет? Так ведь завтра День пирога.

– День пирога?

И календарях такого праздника нет. Это праздник нашей Приморской улицы. Завтра увидишь. Я тебе и цветы приготовила.

– Какие цветы?

– Так промеж нами положено: женщины пироги пекут, а мужчины цветы несут.

День пирога

Утром на улице было как на праздничной кухне: запахи уж и не питали, а ходили хороводами. Встречные люди хитро поглядывали друг на друга и улыбались. Ведь в каждом доме у каждого очага совершалось вкусное таинство.

Из громкоговорителей ясно, чисто, до мурашек, пропела вдруг волшебная труба и пролилась, как золотой дождь, «Песнь петушка», залетевшая на берега Черного моря из-за океанских далей.

В школе тоже что-то было не так. Агей сначала не понял, а вошел в класс – наполовину пуст. Ни одной девочки.

– Ребята! – ахнул Вова с первой парты. – А ведь Вячеслава-то Николаевича нет… Что будем делать?

– А что мы должны делать? – спросил Агей Огнева.

– Петь и дарить цветы.

Перед классом вышел Борис Годунов.

– Братцы! Новую песенку слыхал. Песенка тихая, но главное, припев у нее простой: «Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! Тру-лю-лю!» Чтоб у каждого была гитара и – тру-лю-лю! Остальное беру на себя. Прорепетируем. – И, отбивая пальцами ритм по учительскому столу, он негромко запел:

Взмахнул руками, и ребята нежданно стройно подхватили:

– Хорошо, – похвалил Годунов. —

– Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! Тру-лю-лю! – Агей грянул вместе со всеми.

– Тихо-о-о! – Годунов махнул перед грудью руками. – Теперь о форме одежды. Верх и низ – черный, на груди у каждого алая живая роза. Розы в честь праздника бабки будут продавать по рублю, но уж… разоримся.

– Не учимся, что ли, сегодня? – спросил Агей.

– Чудак! – засмеялись ребята. – Сегодня День пирога.

Годунов скомандовал:

– Ребята, по домам! В одиннадцать пятьдесят пять каждому быть за своей партой, без портфеля, но в полном параде.

В двенадцать ноль-ноль дверь класса отворилась и три грации с золотыми коронами на головах: Крамарь, Чудик, Ульяна – вошли с подносом, на котором весело громоздились совсем крошечные пирожки.

– Отведайте.

Откуда только степенность взялась в семиклассниках?! Не через голову друг друга, не гурьбой, без гогота, без воплей, выходили, брали двумя пальчиками, отведывали.

– А теперь пожалуйте!

Пожаловали. Встали рядком и пошли за девочками в зал.

– Вкусно, – шепнул Агей Годунову.

– Это же наши девочки! – В голосе Годунова звучала «собственная» гордость.

В зале по стенам стояли столы, а на столах!!! Пирог шестиклас­сниц был в виде толстой румяной свиньи, окруженной множеством румяных поросяток.

Семиклассницы ударились в лирику. Седьмой «А» напек «лебедей», «Б» – морского