обстоятельства появления в Якутии и отдельные сомнительные факты в биографии, — все это заставило чекистов заняться им. Был в деле и протокол опознания. Один из арестованных в свое время фашистских прихвостней опознал в Зайцеве начальника вспомогательной полиции Дроздова и дал показания о кое-какой его «практической» деятельности у немцев.

Однако для ареста Зайцева-Дроздова собранных материалов было далеко не достаточно: требовалось установить других свидетелей, знавших его как немецкого пособника, допросить и подготовить их для возможной очной ставки. Прочитав все, что было в папке, лейтенант обратил внимание на дату заведения дела и понял, что за такой короткий срок внести полную ясность было, конечно, невозможно. Затем он просмотрел составленные Оллоновым по делу запросы.

За их чтением его и застал капитан. Вернулся Оллонов чем-то явно озадаченный: по его скуластому лицу блуждала тень.

— Товарищ капитан, как вам съездилось? — спросил Черенков, только чтобы не молчать, а так как капитан не отзывался, добавил: — Не случилось ли что?

— А вы наблюдательный, — заметил Оллонов, раздевшись и расправляя под ремнем складки гимнастерки. — Это хорошо. Ну как, все успели прочитать?

— Пока только справку и дело, — ответил Черенков и, уловив вопросительный взгляд, пожал плечами: — Черт его знает, может, он, а может, и не он. Мог же этот полицейский, — Черенков коснулся рукой дела, — ошибиться. Мало ли схожих людей. Вот бы привезти его сюда и показать...

— Это невозможно, — сказал Оллонов. — К праотцам отправился тот полицейский, и показания его, по сути дела, уже не имеют никакой юридической силы...

— Дела... Был один свидетель, и тот ушел в мир иной.

— Вот так. Поэтому и приходится по капелькам выуживать новые данные. Кстати, я сейчас видел этого Зайцева. И даже разговаривал с ним в кочегарке. Не думай, конечно, что я так прямо и ввалился к нему в форме. Оказывается, его отозвали из отпуска.

— Подумаешь, персона какая!

— Да у них там целая трагикомедия получилась: с перепою передрались мужики.

— И он?

— Нет, два других. Одного забрали в отделение милиции, вот Зайцева и отозвали. Разговариваю я с ним и чувствую: человек он городской, с образованием, а прикидывается простачком, деревенщиной.

Оллонов покосился на стенные часы:

— На сегодня хватит. С квартирами у нас туговато. Вернется начальник из командировки — что-нибудь придумаем. А пока приглашаю вас. Ну, как с ногой, может, машину вызвать?

— Не стоит. Спасибо вам, Николай Спиридонович. Боли уже совсем не чувствую. А может, разрешите мне временно пристроиться прямо здесь, в отделении?

— Ни в коем случае. Да вы не волнуйтесь, нас не стесните. Мы, северяне, гостю всегда рады.

Они шли узкой горбатой улочкой, застроенной одно- и двухэтажными домами. Городишко был тих, завален снегом. Изрядно потрудившаяся за день пурга выдохлась, на улицах было много прохожих. Но Черенкову, привыкшему к лихорадочной сутолоке больших городов, казалось, что здесь, в Адычане, до невероятности малолюдно.

Он заметил с некоторым удивлением, что весь этот деревянный и сонный городок врастал в темное зимнее небо несчетными столбами дыма. Жители, видать, как только приходят с работы, тут же первым делом растапливают печи.

Первое, что бросилось в глаза Черенкову, когда они, раздевшись в прихожей, прошли в гостиную, это прибитая над тахтой шкура белого матерого медведя и лосиные рога, обвешанные крест-накрест охотничьими ружьями.

— Вы это сами... добыли? — поинтересовался Черенков, рассматривая желтоватую подпалину на медвежьем ухе.

— Да, это я подпалил ему ухо, когда он пошел на моего напарника.

Проводив лейтенанта на кухню, Оллонов вышел во двор и тут же вернулся с большой мерзлой рыбой в руках. Он расстелил на полу газету, поставил рыбу на голову и принялся чистить ее.

— Сейчас я угощу вас национальным блюдом, — ловко орудуя охотничьим ножом, проговорил Оллонов и поинтересовался, слышал ли лейтенант что-нибудь о строганине. — А то она не каждому с первого разу по вкусу.

Когда на столе все было готово, он достал из шкафа графинчик и поболтал им:

— Для закрепления, так сказать, нашего знакомства. Пойдем потом в кино. Я взял два билета, а жена звонила: задержится на работе.

Разговаривая, Оллонов как-то незаметно перешел на «ты» и легко перевел беседу на служебные дела, стал советовать, с чего лучше начинать новичку.

— Прежде всего тебе надо поближе познакомиться с людьми, а для этого, как я думаю, будет полезно подготовить хорошую лекцию. Надо, чтобы люди узнали тебя, послушали. Но к беседе готовиться тщательно. Геологи, сам знаешь, народ грамотный, им палец в рот не клади. Материал для беседы подберем вместе.

— Товарищ капитан, скажите...

— Давай договоримся, не называй меня по званию, тем более дома.

— Хорошо. И я вас прошу: зовите меня просто Юра. Я вот о чем хотел спросить. В справке я читал о работах главного инженера экспедиции. Насколько запомнил, Орешкин его фамилия. Что вы можете сказать о нем, хотя бы как о человеке?

— Иван Александрович — голова. Во время войны работал ведущим инженером-конструктором на военном заводе. Сейчас пишет научные труды, об этом ты уже знаешь. Словом, человек он настоящий. Одно плохо: детей у него нет. Сейчас ждет племянника. Скоро должен демобилизоваться из армии. А вообще Иван Александрович — человек душевный, иногда даже излишне доверчив. Познакомишься — убедишься сам. А теперь давай собираться, а то, чего доброго, в кино не пустят.

III

Придя к себе на квартиру, Дроздов долго не мог успокоиться. Он с неведомой ему ранее грустной, старческой злобой думал о том, что он уже не молод и что из всей проклятой жизни нельзя вернуть и минуты, чтобы прожить ее по-другому.

Состояние квартиранта сразу привлекло внимание хозяина избушки, и тот на ломаном русском языке спросил, не захворал ли он.

— Видать, простыл малость на море, — нудным, скрипучим голосом ответил постоялец и, словно его в самом деле знобило, принялся растирать себе грудь.

— Чай надо, крепкий чай, горячий, карасо будет, — засуетился хозяин у электрического чайника.

— Не беспокойтесь, не надо. Я лучше лягу отдохну, — нарочито простуженным голосом прохрипел постоялец и стал раздеваться.

Было уже далеко за полночь, а Дроздов так и не сомкнул глаз. Глядя в потолок, он перебирал в памяти свое прошлое, которое теперь проклинал. Потому, что оно, это прошлое, — виной всему.

Да, он жил не так и вел себя не так, как все люди. В этом, именно в этом, наверное, весь корень зла. Он любил беззаботную,