Антон Хохлов Прозрение

Я стоял в душном жарком салоне автобуса и, предвкушая отдых перед телевизором и встречу с девушкой, совсем недавно переехавшей ко мне, крепко держался за поручень. На окне, в которое я уставился дабы скоротать не самую приятную поездку, до сих пор держались мелкие капли только что закончившегося дождя. Двигатель то монотонно рычал где-то неподалёку, то с фырканьем расходился до яростного рёва, то снова затихал, словно, набираясь сил. Город был окрашен в палитру близящегося заката, и самые обычные мрачные многоэтажки, смоченные ливнем, внезапно обращались в золочёные строения легендарного Эльдорадо.

Внезапно, в окно ударил яркий красный свет: торговый центр «Болгария», сердце района, давно ставшее для меня неким маяком среди однообразия высоток. Гул мотора стал тише, а водитель аккуратно подвёл махину к краю дороги. «Торговый центр «Болгария»» – гнусавый неразборчивый голос донёсся из старых динамиков. С тихим, но весьма противным скрипом двери разъехались, впустив в прогретый салон пучок пробирающего до костей холода, в который сейчас мне и предстояло направиться. Я быстрым движением руки ощупал свои карманы и, убедившись в отсутствии потерь, начал пробираться к выходу. Мороз окутал меня своей резкой пеленой, столбик термометра, последний месяц и днём не поднимавшийся и до 15 градусов, сейчас неумолимо падал к нулю, к очередным ночным заморозкам. Ситуацию усугубляла влажность да ветер, гонявший у дороги всякий пластиковый сор. Автобус, надёжно закрыв двери в своё тёплое нутро, умчался вдаль, оставив меня на остановке. Застегнув куртку, я небыстрым шагом направился в сторону дома.

Спустя минуту я брёл по узкому неширокому переулку уже скрытому от вечернего солнца двумя титаническими многоэтажками, свернул за угол и попал в некое подобие двора, часть которого, прилегавшая к моему подъезду, представляла собой огромную парковку, за которой была детская площадка, спортивная зона, где, судя по звукам, проходил крайне важный футбольным матч между двумя дворами, и мини сквер. Я подошёл к двери, быстро ввёл код, открыл и вошёл внутрь. Стало немного теплее, но зато теперь в нос ударил так до боли знакомый запах мусоропровода. Негромко, но среди тишины подъезда очень заметно, жужжала лампа, светясь тёплым желтоватым светом, открывавшим взору бежевую с бурой полосой возле пола окраску стен, потрёпанную годами. Хотя, создавалось стойкое ощущение, что именно так стены выглядели всегда. Скрипучий лифт довёз меня на мой шестой этаж, оставив возле обитой кожей двери с золотистыми цифрами «202». Раздался звонок, эхом разлетевшийся по давящей тишине подъезда. Почти сразу, словно в ответ на оглушительный шум, где-то в глубине двери послышались щелчки, и дверь отворилась. За ней показалась моя подруга Оля, привлекательная девушка двадцати пяти лет в домашней одежде со светлыми волосами.

Сразу вонь подъезда перебил стойкий манящий запах еды. Иногда Оля решала порадовать меня ужином после тяжёлого рабочего дня, но происходило это нечасто. Возможно, это только повышало ценность таких вечеров. Оля была достаточно занятой девушкой, училась на последнем курсе медицинского факультета местного провинциального университета. Она, довольная собой, улыбнулась, крепко обняла меня и быстрой лёгкой походкой удалилась в кухню. Меня же там ожидал ужин: большая тарелка макарон по-флотски, одно из тех блюд, которое я считал и считаю пищей богов. После недолгого, но такого приятного разговора, Оля удалилась в свой учебный кабинет. Я же с огромным удовольствием покончил с ужином и, заглянув к Оле и ещё раз поблагодарив её, отправился в спальню. На календаре жирным шрифтом было выведено число 29 с небольшой припиской Октября и неумолимой чёрной пометкой «вторник». Ещё немного попилив взглядом желтоватый лист, я включил телевизор и принялся за изучение программы. В будние дни программа обычно была такой же заурядной, как и работа: сериалы, новости да какие-то пересмотренные по сто раз фильмы. В итоге телевизор был выключен, а для проведения времени перед сном была выбрана лежащая рядом с кроватью книга. Очередной день, медленно утекающий в небытие.

***

Будильник жестоко, словно мечом прорубил сладкую пелену сна, заставив мои злые, пока ещё не видящие ничего вокруг глаза уставиться в потолок. Откуда-то слева раздался протяжный, казавшийся печальным вой, а сквозь мерзкий звон слышалось шуршание Оли. Снова вставать. Я выключил будильник и слипающимися глазами оглядел комнату: самая обычная спальня, светлые обои, два шкафа, между ними тёмный стол, на котором расположились небольшое зеркало на ножке и ноутбук. С потолка свисала небольшая люстра, а на стене над кроватью крепилась пара бра. Через большое окно в спальню ещё светили особенно яркие звёзды, внимательно наблюдая за пробуждением города. Я окончательно встал, кинув мимолётный взгляд на Олю, ещё, казалось, дремавшую, и направился к двери, попутно дёрнув календарь. Теперь вид на комнату открылся следующей странице, где так же чёрным жирным шрифтом были выведено: 30 Октября. Среда.

Завтрак представлял собой немудреную смесь хлопьев и молока. Я включил новости и принялся за завтрак. Диктор быстрым, но удивительно разборчивым натренированным голосом зачитывал прогноз погоды, экономические изменения, малоинтересные новости со всей России. Продолжалось это ровно до одного момента, а именно, пока он не произнёс: «А теперь пугающие новости из Москвы…» На этом моменте обычно шёл рассказ про особо мерзкое преступление или случайность, которые меня, честно признаться, совершенно не интересовали. И, видя скучающее лицо ведущего, на которое он изо всех сил пытался натянуть взволнованное выражение, я подумал было, что всё будет как всегда, но нет…

Правда, сначала это сложно было отличить от обыденности, ни взрывов, ни тысяч смертей, ни начала войны не было, но всё-таки этот фрагмент новостей меня чем-то зацепил. Не знаю, почему, но что я точно могу сказать – это был первый звонок… А описано было следующее: «В столице зафиксировано массовое необычное поведение детей и подростков, учащихся одной из центральных школ города. Причину коллективного «сумасшествия» определить не получается. Все пострадавшие отказываются как-либо объяснять причину или даже контактировать с другими людьми».

Я тупо посмотрел на экран, где показывали детей и подростков с абсолютно пустыми, невидящими глазами. От каждой фотографии по телу пролетали сотни мурашек. Оля, казалось, обратилась в статую, слушая жуткий репортаж. На секунду она напомнила мне тех подростков из Москвы, но я, чуть ли не прокляв себя, вытряхнул мысли из