интенсивность чистки рядов стала наконец ослабевать, выяснилось, что ДНД сократилась на четверть. Получалось, что Лазарев не только не уменьшил хулиганский беспредел в школе, но, напротив, многократно его увеличил. Если раньше школу терроризировала лишь тройка не знавших у́держу юнцов, то теперь количество безнаказанно хулиганствующих измерялось десятками. Причем самое опасное лично для Лазарева состояло в том, что познавшие удовольствие издевательств над беззащитными после исключения из ДНД автоматически становились союзниками беспредельщиков. Курируемые братаном Мокрого, они могли стать серьезной силой. Назревало нечто вроде гражданской войны в масштабах отдельно взятой школы.

Сегодня Ефим возвращался от Жанны домой поздно вечером, по-мужски чрезвычайно утомленным. Ее родители ушли к кому-то в гости на день рождения, и школьники кувыркались во взрослых играх до изнеможения. Дни становились все короче. На улице было уже темно. Безлунное небо не желало поделиться даже мерцанием своих звездочек, а городские фонари бросали на асфальт лишь какое-то вялое, утомленное подобие света. Падавший днем осенний снег растаял и впитывался в тонкую подошву туфель холодной слякотью. Голову Ефима, обдуваемую промозглым ветром, занимали отнюдь не впечатления от только что пережитых приятных минут. Он мучительно размышлял умом человека, немало повидавшего на своем веку в предыдущем воплощении: «Как же так получилось? Ведь весь свой опыт, все свои силы я отдавал установлению порядка и справедливости в отношениях между подростками… А получилось все наоборот. Я искренне служил добру, а в результате размножил зло. Со своими добрыми намерениями я действительно построил дорогу в ад! Ведь если и дальше идти тем же путем, то преданных ДНД пацанов надо будет скоро вести на бойню с уже не менее многочисленной и едва ли хуже организованной школьной бандой, направляемой этим братаном. И виновником бойни объективно становлюсь я! Как же так? Где я ошибся? Я точно где-то ошибся! Но где? В чем? Неужели следовало ничего не менять? Неужели я был не прав с самого начала?..» Ефим действительно был мужественным человеком и, пожалуй, самый свой главный подвиг этого воплощения он совершал сейчас, признаваясь самому себе в совершенной ошибке. «Да, я был неправ. Я, взрослый, скрывая от всех свой настоящий возраст, тайком пробрался в тонкую сокровенную часть мира детей и, будучи чужим, стал наводить в их мире своею грубой взрослой силой порядок, соответствующий моему уровню понимания. Я разрушил естественное равновесие, которое существовало в этом мире до меня и которое формируется силами, может быть, вообще не постигаемыми умом. Я устанавливал справедливость человеческую. И, видимо, делал это вопреки справедливости высшей. Да! Не следовало мне вмешиваться. Я не должен был… Но что же делать теперь? ДНД и мальчишек, поверивших в человеческую справедливость, распустить? Нельзя. Бандюги в школьной форме от души над ними покуражатся. Отведут душу. Продолжать конфронтацию? Значит, вести дело к крупномасштабной бойне. Что же делать? Что де…». Кто нанес удар по затылку, Ефим, конечно, не видел. Он даже не помнил, чтобы кто-то подкрадывался или догонял. Просто, поднимаясь по лестнице своего подъезда, вдруг потерял сознание. Очнулся Ефим на диване. Увидев над собой заплаканное лицо какой-то женщины, спросил:

– Где я?

– Дома. Дома. У себя дома. Сейчас приедет скорая и… – женщина пыталась сдержать слезы. – Все будет хорошо.

– Кто я?

– Ефим. Ты Ефим Лазарев. Мой сын, – женщина уже слез не сдерживала. – Ефим, ты меня узнаешь? Это я. Твоя мама, – но школьник снова впал в забытье. Потом была больница. Операция. Долгий курс реабилитации. Память вернулась. Почти полностью. Ефим вспомнил себя и родных. Вспомнил школу, ДНД. Вспомнил Жанну. Но он решительно не помнил мотивы многих своих поступков. Зачем он организовывал эту ДНД? Как у него вообще находились на это силы и время? Вопрос о том, для чего ему Жанна, конечно, не возникал. Но почему он выбрал ее, а не ровесницу в своей же школе – не помнил. Да и как он умудрился влюбить в себя эту красивую взрослую девушку – тоже было не очень ясно. Хотя врачи утверждали, что память к Ефиму вернулась полностью, сам он ощущал, что из нее выпало что-то очень важное, но теперь уже совершенно неуловимое. Да и с учебой стало как-то труднее. Он точно помнил, что раньше, до травмы, ему достаточно было лишь просмотреть заданные страницы и он уже был готов к уроку. Теперь же приходилось корпеть над каждым параграфом. Серьезная все-таки была травма…

В первые дни после возвращения в школу, уже в самом конце зимы, к Лазареву подходили ученики из других классов, а иногда и одноклассники:

– Ефим, тут без тебя беспредельщики вконец обнаглели. Надо что-то делать.

Но, увы, Лазарев был уже не тот:

– Ребята, я после операции что-то… Мне надо к экзаменам готовиться. Я много пропустил. К репетитору хожу. Вы разбирайтесь сами.

И они разбирались…

Былое равновесие подростковых порядков медленно, но неуклонно восстанавливало свои естественные права.