в живых. Поди спроси у нее — какого выбрать?
АКТАЙ. Замолчи ты, безумная!
ХАН. Постой!.. Что ты хочешь, женщина?
АВДОТЬЯ. Как сказала, так и опять скажу: всю мою родню за всю твою родню! Много ли, мало ли — не хочу считать. Отпусти со мной рязанский полон, хан! Все мы в родстве, в кумовстве, в крестном братовстве, все одной матери дети — земли нашей рязанской… Коли хочешь мать свою обрадовать, братьев родных увидать, — отпусти нас!
СТАРУХА. Отпусти, хан! Послушай меня, старую! Я твоих братьев нянчила, тебя на руках качала…
МОЛОДАЯ ТАТАРКА. Отпусти, милостивый хан!..
БЕЧАК. Глядите, все три цветка у нее в руке поднялись! Как золото блестят, как звезда светятся. Какой-такой цветок? Будто жар-цвет…
АВДОТЬЯ. Жар-цвет и есть. Наяву расцвел — не во сне!
ХАН. Ее счастье! Пускай идут!..
КАЙДАН (кричит). Урдю! Гони всех рязан назад. Скажи, сестра выкупила. На свою сторону пойдут!..
Опять дом в Рязани. Так же стоят стол и лавки, только все вокруг светлее, новее, голее — потолок и стены еще не продымились, лавки и столы еще не обтерлись, печка еще не загорела от жара.
На печи лежит Федосеич. Васена стоит против него и, задрав голову, разговаривает с ним.
ВАСЕНА. Полегче стало, Федосеич? ФЕДОСЕИЧ. Еще бы не легче, коли у себя дома на печи лежишь. Ох!.. (Потягивается.) ВАСЕНА. А небось страшно было, что до дому не дойдешь? ФЕДОСЕИЧ. Не, не страшно. Я знал, что дойду. До свово-то дому и без ног добежишь. ВАСЕНА. А теперь и слег… ФЕДОСЕИЧ. Теперь и слег. Да ведь и то сказать: не два века на свете жить. ВАСЕНА. А уж мы вас и живыми-то видеть не чаяли. Жили мы с Ильинишной в Заречье — ну чисто сироты. Избушка холодная, летняя, сам знаешь. Зимой-то по ночам-то волки так и воют, под самое окошко подходят… Ух, страху было! А как проснешься о полночь от вою ихнего да раздумаешься — где-то наша тетя Душа, в каких лесах, в каких степях бродит — так ажно зальешься… Тебя-то мы прежде того оплакали. Ты старенький… ФЕДОСЕИЧ. Да я уж и сам себя за живого-то не считал. Воротила нас с того свету Авдотья Васильевна… ВАСЕНА (таинственно). Вот ты, Федосеич, с печки не слезашь, а кабы ходил, так поглядел бы, как на всей улице народ нашей тете Душе в пояс кланяется. Куда бы ни пошла — на торг али в церковь, — от всех ей почет, будто она княгиня али старуха древняя. ФЕДОСЕИЧ. Не то что в пояс, а в ноги ей кланяться надо. ВАСЕНА. Так и говорят. А знаешь, Федосеич… ФЕДОСЕИЧ. Все знаю. Век прожил. А ты бы, милая, на стол собирала. Придет Авдотья Васильевна, а у нас с тобой все готово: садись за стол, ужинай!.. ВАСЕНА. Я живо!.. (Ставит солонку, кладет на полотенце каравай хлеба, выносит из подполья горшок со сметаной, чашку с огурцами. Ставит на стол, бежит к печке и вдруг останавливается, всплескивает руками и громко смеется.) ФЕДОСЕИЧ. Ты чего? ВАСЕНА. Ой, глазам своим не верю! И стол у нас опять, и лавки, и пол, и подпол… Все, как было, а может, и лучше… ФЕДОСЕИЧ. Вам, молодым, новое лучше, а нам, старикам, старого жаль. ВАСЕНА. Оконца-то ныне поболе, посветлей, а подпол чисто хоромы… ФЕДОСЕИЧ. В подполе не бывал, не приходилось. А окошки и вправду светлые. Только вот в очах потемней стало. Ну, да ничего не поделаешь — нагляделся на белый свет.
Дверь из сеней приотворяется. На пороге стоит Настасья с полным подойником в руках и говорит кому-то в сени.
НАСТАСЬЯ. Заходите, заходите, люди добрые!.. С полным встречаю вас — только что коровушку подоила.
Митревна и Прохорыч заходят в избу.
МИТРЕВНА. Кто с полным гостей встречает, у того и дом полная чаша. Жить вам поживать векожизненно. (Кланяется всем.) Здравствуй, Федосеич! Здравствуй, Васенушка! А хозяюшка где? НАСТАСЬЯ. На кузню пошла — вечерять звать. Да всё, видно, кузнецы наши от ковала своего не отстанут. Много у них нонче дела-то. Дотемна из кузни не выходят. ПРОХОРЫЧ. У всех нынче дела хватает — и у кузнецов, и у древоделов, и у камнесечцев, и у гончаров наших… Шутка сказать — на старом месте новый город ставить. МИТРЕВНА. Что и говорить: тяжкая работа, великий труд. А все ж слава богу сказать, что до этих дней дожили… НАСТАСЬЯ. Никак, хозяева идут — стукнуло в сенях… Погляди, Васенушка.
Васена выбегает в сени и сразу возвращается.
ВАСЕНА. Чужие, тетя Настя!.. Незнамо какие люди. Двое мужиков и паренек с ими.
Через порог переступают двое. Один широкий, приземистый, большебородый, другой худой, желтолицый, с реденькой бородкой и жидкими волосами. Это слепые бродячие певцы дед Савва и дядя Мелентий. Слепцов вводит в избу мальчик-поводырь Симеон.
САВВА (густым, низким голосом). Мир дому сему! МЕЛЕНТИЙ (высоким, чуть дрожащим голосом). Дозвольте, хозяева, у вашего огонька погреться! НАСТАСЬЯ. Хозяев-то еще дома нету, да у нас обычай один, что при хозяевах, то и без них: всякому гостю рады. Садитесь, люди добрые, грейтесь. СИМЕОН (подводя слепых к лавке). Вот она, лавка-то, дядя Мелентий. (Старику.) Спускай суму, дедушка, садись.
Слепые усаживаются.
ФЕДОСЕИЧ. Куда и откуда путь держите, страннички? МЕЛЕНТИЙ. Сказал бы: идем куда глаза глядят, да глаза-то не глядят. Еще благо, малец у нас молодец — за троих смотрит. А ну, Симеон, прими посошок, поставь в уголок! СИМЕОН. Давай, дядя Мелентий. ФЕДОСЕИЧ. Слышь, Васена, отрежь им хлебушка, покуда что… Оголодали небось в пути-то, продрогли… Сам я большую дорогу прошел. Знаю, каков он есть, холод да голод дорожный. До ужина не дотереть. ВАСЕНА (подает хлеб). Кушайте, страннички! НАСТАСЬЯ. Соли-то подай. Что за еда без соли! САВВА. Спасибо, дочка! Дай тебе бог здоровья. ВАСЕНА. Бери и ты, мальчик. Всем хватит. Ты что хочешь — горбушку или середку? СИМЕОН. Горбушку. МЕЛЕНТИЙ. Дельно, Симеон. Покуда зубы есть, грызи горбушку. А поживешь с мое, от середки проси. САВВА. Эх! Хорошо хлеб печете! И легок, и сытен, и духмян. Чем же вас отблагодарить, люди добрые, за хлеб-соль вашу? Ничем-то мы не богаты. Разве вот песню вам спеть по нашему обычаю слепецкому, ежели пожелаете. НАСТАСЬЯ. Спойте, убогие! Песня время коротает. ФЕДОСЕИЧ. И то спойте! Недаром говорят: чем с плачем жить, лучше с песней помереть. МИТРЕВНА. Спойте, спойте, родименькие, а мы послушаем. САВВА. Что петь-то будем? Духовную аль мирскую? Старину аль новизну? МЕЛЕНТИЙ. Далекая пора — старина, мохом поросла. Споем про нонешнее. В Рязань пришли, рязанскую
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Картина шестая
Опять дом в Рязани. Так же стоят стол и лавки, только все вокруг светлее, новее, голее — потолок и стены еще не продымились, лавки и столы еще не обтерлись, печка еще не загорела от жара.
На печи лежит Федосеич. Васена стоит против него и, задрав голову, разговаривает с ним.
ВАСЕНА. Полегче стало, Федосеич? ФЕДОСЕИЧ. Еще бы не легче, коли у себя дома на печи лежишь. Ох!.. (Потягивается.) ВАСЕНА. А небось страшно было, что до дому не дойдешь? ФЕДОСЕИЧ. Не, не страшно. Я знал, что дойду. До свово-то дому и без ног добежишь. ВАСЕНА. А теперь и слег… ФЕДОСЕИЧ. Теперь и слег. Да ведь и то сказать: не два века на свете жить. ВАСЕНА. А уж мы вас и живыми-то видеть не чаяли. Жили мы с Ильинишной в Заречье — ну чисто сироты. Избушка холодная, летняя, сам знаешь. Зимой-то по ночам-то волки так и воют, под самое окошко подходят… Ух, страху было! А как проснешься о полночь от вою ихнего да раздумаешься — где-то наша тетя Душа, в каких лесах, в каких степях бродит — так ажно зальешься… Тебя-то мы прежде того оплакали. Ты старенький… ФЕДОСЕИЧ. Да я уж и сам себя за живого-то не считал. Воротила нас с того свету Авдотья Васильевна… ВАСЕНА (таинственно). Вот ты, Федосеич, с печки не слезашь, а кабы ходил, так поглядел бы, как на всей улице народ нашей тете Душе в пояс кланяется. Куда бы ни пошла — на торг али в церковь, — от всех ей почет, будто она княгиня али старуха древняя. ФЕДОСЕИЧ. Не то что в пояс, а в ноги ей кланяться надо. ВАСЕНА. Так и говорят. А знаешь, Федосеич… ФЕДОСЕИЧ. Все знаю. Век прожил. А ты бы, милая, на стол собирала. Придет Авдотья Васильевна, а у нас с тобой все готово: садись за стол, ужинай!.. ВАСЕНА. Я живо!.. (Ставит солонку, кладет на полотенце каравай хлеба, выносит из подполья горшок со сметаной, чашку с огурцами. Ставит на стол, бежит к печке и вдруг останавливается, всплескивает руками и громко смеется.) ФЕДОСЕИЧ. Ты чего? ВАСЕНА. Ой, глазам своим не верю! И стол у нас опять, и лавки, и пол, и подпол… Все, как было, а может, и лучше… ФЕДОСЕИЧ. Вам, молодым, новое лучше, а нам, старикам, старого жаль. ВАСЕНА. Оконца-то ныне поболе, посветлей, а подпол чисто хоромы… ФЕДОСЕИЧ. В подполе не бывал, не приходилось. А окошки и вправду светлые. Только вот в очах потемней стало. Ну, да ничего не поделаешь — нагляделся на белый свет.
Дверь из сеней приотворяется. На пороге стоит Настасья с полным подойником в руках и говорит кому-то в сени.
НАСТАСЬЯ. Заходите, заходите, люди добрые!.. С полным встречаю вас — только что коровушку подоила.
Митревна и Прохорыч заходят в избу.
МИТРЕВНА. Кто с полным гостей встречает, у того и дом полная чаша. Жить вам поживать векожизненно. (Кланяется всем.) Здравствуй, Федосеич! Здравствуй, Васенушка! А хозяюшка где? НАСТАСЬЯ. На кузню пошла — вечерять звать. Да всё, видно, кузнецы наши от ковала своего не отстанут. Много у них нонче дела-то. Дотемна из кузни не выходят. ПРОХОРЫЧ. У всех нынче дела хватает — и у кузнецов, и у древоделов, и у камнесечцев, и у гончаров наших… Шутка сказать — на старом месте новый город ставить. МИТРЕВНА. Что и говорить: тяжкая работа, великий труд. А все ж слава богу сказать, что до этих дней дожили… НАСТАСЬЯ. Никак, хозяева идут — стукнуло в сенях… Погляди, Васенушка.
Васена выбегает в сени и сразу возвращается.
ВАСЕНА. Чужие, тетя Настя!.. Незнамо какие люди. Двое мужиков и паренек с ими.
Через порог переступают двое. Один широкий, приземистый, большебородый, другой худой, желтолицый, с реденькой бородкой и жидкими волосами. Это слепые бродячие певцы дед Савва и дядя Мелентий. Слепцов вводит в избу мальчик-поводырь Симеон.
САВВА (густым, низким голосом). Мир дому сему! МЕЛЕНТИЙ (высоким, чуть дрожащим голосом). Дозвольте, хозяева, у вашего огонька погреться! НАСТАСЬЯ. Хозяев-то еще дома нету, да у нас обычай один, что при хозяевах, то и без них: всякому гостю рады. Садитесь, люди добрые, грейтесь. СИМЕОН (подводя слепых к лавке). Вот она, лавка-то, дядя Мелентий. (Старику.) Спускай суму, дедушка, садись.
Слепые усаживаются.
ФЕДОСЕИЧ. Куда и откуда путь держите, страннички? МЕЛЕНТИЙ. Сказал бы: идем куда глаза глядят, да глаза-то не глядят. Еще благо, малец у нас молодец — за троих смотрит. А ну, Симеон, прими посошок, поставь в уголок! СИМЕОН. Давай, дядя Мелентий. ФЕДОСЕИЧ. Слышь, Васена, отрежь им хлебушка, покуда что… Оголодали небось в пути-то, продрогли… Сам я большую дорогу прошел. Знаю, каков он есть, холод да голод дорожный. До ужина не дотереть. ВАСЕНА (подает хлеб). Кушайте, страннички! НАСТАСЬЯ. Соли-то подай. Что за еда без соли! САВВА. Спасибо, дочка! Дай тебе бог здоровья. ВАСЕНА. Бери и ты, мальчик. Всем хватит. Ты что хочешь — горбушку или середку? СИМЕОН. Горбушку. МЕЛЕНТИЙ. Дельно, Симеон. Покуда зубы есть, грызи горбушку. А поживешь с мое, от середки проси. САВВА. Эх! Хорошо хлеб печете! И легок, и сытен, и духмян. Чем же вас отблагодарить, люди добрые, за хлеб-соль вашу? Ничем-то мы не богаты. Разве вот песню вам спеть по нашему обычаю слепецкому, ежели пожелаете. НАСТАСЬЯ. Спойте, убогие! Песня время коротает. ФЕДОСЕИЧ. И то спойте! Недаром говорят: чем с плачем жить, лучше с песней помереть. МИТРЕВНА. Спойте, спойте, родименькие, а мы послушаем. САВВА. Что петь-то будем? Духовную аль мирскую? Старину аль новизну? МЕЛЕНТИЙ. Далекая пора — старина, мохом поросла. Споем про нонешнее. В Рязань пришли, рязанскую
