Антология Сатиры и Юмора России XX века «Михаил Мишин» Том 27

АНТОЛОГИЯ САТИРЫ И ЮМОРА РОССИИ XX ВЕКА

Михаил Мишин

Серия основана в 2000 году

С июня 2003 г. за создание «Антологии Сатиры и Юмора V России XX века» издательство «Эксмо» — лауреат премии международного фестиваля «Золотой Остап»

Редколлегия:

Аркадий Арканов, Никита Богословский, Владимир Войнович, Игорь Иртеньев, проф., доктор филолог, наук Владимир Новиков, Лев Новоженов, Бенедикт Сарнов, Александр Ткаченко, академик Вилен Федоров, Леонид Шкурович

Главный редактор, автор проекта Юрий Кушак

Оформление переплета и дизайн книги Михаил Мишин

В книге использованы фотографии из личного архива автора

Фотопортрет на фронтисписе Юрия Роста

Рисунки в книге выполнены Катей Догилевой

«Антология»

Это сразу понравилось.

Проступило что-то мраморное с лавровым листом «Литератор конца XX — начала XXI в.». Солидно.

С детства жаждал дожить до двухтысячного года, когда будут звездолеты и коммунизм. Звездолеты чадят.

Дожил.

«Нужна вступительная статья».

Мучить всерьез никого не хотелось. Попросил друзей черкнуть по паре слов. Думал, потом соединю — получится такое коротенькое «Вместо предисловия».

Черкнули. Получилось.

Но не коротенькое. И не «вместо».

А типа мемуаров: «Современники о Букашкине». Причем хитрый Букашкин еще жив.

Сказанное друзьями — лучшее в книге. Великодушно и снисходительно.

Только их слова тут бы и оставить.

Но — антология, господа.

Принужден разбавить своими.

Кстати, антология — это что?

«Сборник образцовых статеек», — толкует Даль, «…а также изречений, — кивает энциклопедия, — особенно классических авторов».

Классических — понятно вам? Счастливо!

I. Не может быть

Про Автора

Аркадий АРКАНОВ

Михаил, мне всегда казалось, не плывет в общем течении реки под названием «Сатира и юмор». Не потому что не попадает в это течение, а потому что меньше всего хочет вместе со всеми бежать к светлому будущему или преследовать кого-либо с улюлюканьем.

Интеллект и интеллигентность отличает его от многих Михаилов и Михалычей, работающих в этом жанре на разном уровне успешности.

Хохот в зале во время выступлений или индивидуального прочтения его рассказов и размышлений не является основной целью творчества Мишина.

Аплодисменты, как бурные, так и молчаливо звучащие в сознании его читателей, гораздо ему дороже. Он с благодарностью посмотрит в зал или в глаза читателю, как бы говоря: (Ну, вы поняли, что я хотел сказать, да?»

Излишество изящества, по мнению Некоторых коллег, ему мешает. Но, как мне кажется, мешает ровно настолько, насколько мешало подобное излишество изящества Владимиру Набокову.

Легкая грусть, почти меланхолия, свойственна его творчеству, но кто, извините, сказал, что юмор непременно должен быть только искрящимся, а сатире — зубодробительной?

Мысль всегда присутствует в любом его произведении, будь то рассказ, пьеса, монолог или просто реплика.

Избитость и пошлость абсолютно не прилипчивы к нему. Не смешно вам? Возможно. Но нижепупкового пощекотывания от него не дождетесь.

Широта кругозора и образовательный уровень позволяют ему создавать произведения, которые в натуральном или переводном качестве с успехом ставятся на театре с непременным аншлагом (не путать с «Аншлагом»!).

И в заключение вот что:

Не нравится — не читайте, не слушайте, не приходите, не покупайте. Это ню высокомерие, а всего лишь чувство собственного достоинства…

Теперь, если пройдетесь по всем начальным буквам каждого абзаца, перед вами в полный творческий рост предстанет автор этого тома.

Смешанные чувства

Прежде одно и то же чувствовалось годами и пятилетками. В одну и ту же реку можно было войти не то что дважды — из нее просто не вылезали. Бормотание про «отдельный недостаток» считалось критикой. Прогноз погоды вызывал подозрения: «Кто это утверждал?»

Книги шли к читателю со скоростью измученных черепах — и не опаздывали.

Застой обеспечивал актуальность.

Но настало время — время проснулось. Дернулось, покатило, понеслось. Вокруг замелькало, всюду толчки, перемещения, перемены. Общественно — вдохновляет. Лично — озадачивает. Человек привычно тащился в трамвае, привычно глазел в окно и привычно выговаривал отстающему пейзажу. И вдруг пейзаж рванул вперед, вот он уже поравнялся с трамваем, вот уже… Обходит, что ли?

Время-то пошло, а книжка-то еще…

Ушло ли? И если да, то насколько?

И тогда как же… Но, с другой стороны…

Хотя… Тем не менее… Однако… Смешанные чувства.

Потому и содержимое — смешанное. Написанное недавно смешано с тем, что написалось позднее. То, что читалось, произносилось, игралось, — с тем, что еще никто, нигде, никогда. Глубочайшие произведения — с еще более глубочайшими.

То есть отбор происходил.

Трамвай силился не отстать от пейзажа. Удалось? Не удалось?

Состоялось? Не состоялось?

Любит — не любит, плюнет — поцелует. Смешанные чувства.

(Из предисловия к книге «Смешанные чувства». 1990)

Не может быть

Фантастика

К Семену Стекольникову пришел в гости крестный. Кока пришел. Вернее, Семен сам позвал его в гости, потому что не мог больше молчать, а сказать никому, кроме крестного, он тоже не мог.

Ну, посидели, значит. И так размягчились душевно, и такое расположение ощутили друг к другу!..

— Слышь, кока, — сказал Семен. — Я тебе что сказать хочу.

— Говори! — сказал с большим чувством крестный. — Я, Сема, твой крестный, понял? Ты мне, если что, только скажи.

— Тут такое дело! — сказал Семен. — Нет, давай сперва еще по одной!

— Ну! — закричал кока. — А я про что?

Выпили, вздохнули, зажевали.

— Вот, кока, — сказал Семен. — Жучка щенка принесла!

— Жучка! — обрадовался кока. — Ах ты ж золотая собачка! Давай за Жучку, Семушка!

— Стой, кока, — сказал сурово Семен. — Погоди. У этого гада… У него крылья режутся.

— Ну и хорошо! — сказал крестный, берясь за стакан. — Будем здо… А?