- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (7) »
Алексей Елисеевич Крученых Есенин и Москва кабацкая
Есенин среди имажинистов (Сверху: А. Мариенгоф, И. Грузиков, В. Шершеневич, С. Есенин).Есенин и Москва Кабацкая
Есенин, согласно традиционному мнению критики, – поэт крестьянский, поэт деревни. О том, как он воспринимал и изображал деревню, говорено в другой нашей работе «Псевдо-крестьянская поэзия». Мы постарались там показать, что есенинская деревня – отнюдь не деревня советско-трудовая (которой поэт бесконечно чужд), но старозаветная, романтическая деревни голубых просторов, беззаботных хороводов, радуниц божиих и т. д. и т. д. Мы не имеем основания думать, что против этого кто-нибудь станет возражать. Однако, многие до сих пор полагают, что творчество Есенина чем-то созвучно современности, революции, новому быту. Где же эта созвучность? Если нет ее в «деревенских» стихах, то, может быть, мы найдем ее в стихах «городских»? Вероятно, это сделать легко: ведь в городе революционное современье чувствуется куда сильнее, чем в деревне. И вот, мы начинаем настоящую статью с целью выяснить, как Есенин воспринимал и изображал город. Есть у него книжка, специально городу посещенная: это – «Москва Кабацкая». Уже самое заглавие наводит нас на некоторые печальные размышления. Мы все теперь привыкли к словосочетаниям «Красная Москва», «Новая Москва» и т. п. и вдруг как это остро режет слух! – «Москва Кабацкая». Что в жизни Москвы есть темная кабацкая сторона, это, к сожалению, так. Но неужели именно на эту сторону должен был обратить особенное внимание поэт, в творчестве которого критика нашла ноты, созвучные современности, и даже будущему? Содержание книжки вполне оправдывает ее заглавие. Есенинский город есть город разгула и самоубийственной безнадежности:Сторона ли ты моя, сторона,
Дождевое осеннее олово.
В черной луже продрогший фонарь
Отражает безгубую голову.
Нет, уж лучше мне не смотреть,
Чтобы вдруг не увидеть хужева.
Я на всю эту ржавую мреть
Буду щурить глаза и суживать.
…Только сердце под ветхой одеждой
Шепчет мне, посетившему твердь: –
«Друг мой, друг мой, прозревшие вежды З
акрывает одна лишь смерть».
– Ничего . . . . . . . . . .
Это к завтраму все заживет.
Город, город! Ты в схватке жестокой
Окрестил нас, как падаль и мразь.
. . . . . . . . . . . . . . .
Ну, да что же? Ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать!
. . . . . . . . . . . . . . .
Так охотники травят волка.
Зажимая в тиски облав.
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит… чорт знает как!
Я иду головой свесясь
Переулком в знакомый кабак.
Шум и гам в этом логове жутком.
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Я такой же, как вы, пропащий.
Мне теперь не уйти назад.
Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Что то всеми навек утрачено…
. . . . . . . . . . . . . . .
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой?
Ах, сегодня так весело россам.
Самогонного спирта – река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека.
Что-то злое во взорах безумных…
Чтоб не видеть в лицо роковое (?)
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (7) »