Ёко Тавада Мемуары белого медведя

Etiiden im Schnee

Yoko Tawada

Глава первая Бабушкина теория эволюции

Кто-то щекотал меня за ушами и под мышками, я выгибала спину, оборачивалась полной луной и катилась по полу, хрипло повизгивая. Затем выставляла попу к небу, прижимала подбородок к груди и становилась лунным серпом. Я была еще слишком неопытна, чтобы осознавать опасность, так что без раздумий открывала задний проход навстречу космосу и ощущала его в кишках. Надо мной, конечно, посмеялись бы, заговори я тогда о «космосе», ведь я была еще такой маленькой, такой невежественной, такой новой в этом мире. Без пушистого меха я едва ли показалась бы любому чем-то крупнее младенца. Я еще не умела уверенно ходить, хотя мои лапы уже научились хватать и удерживать. Да, каждое неловкое переступание с лапы на лапу переносило меня чуть вперед, но можно ли назвать это ходьбой? Перед глазами все плыло, в ушах раздавалось гулкое эхо. Ничто из видимого и слышимого не имело четких контуров. Моя воля к жизни гнездилась в когтистых пальцах и на языке.

Язык помнил вкус материнского молока. Я брала в рот указательный палец человека, посасывала его и успокаивалась. Волоски на внешней стороне человеческого пальца напоминали щетину обувной щетки. Он червяком вползал ко мне в рот, покалывая его изнутри. Затем человек толкал меня в грудь и вызывал на бой.

Утомленная игрой, я ложилась на живот, вытягивала перед собой лапы и укладывала на них голову, не желая менять положения до той минуты, когда меня снова покормят. В полусне я облизывала губы, на языке опять возникал вкус меда, хоть я и пробовала его лишь раз в жизни.

Однажды человек надел на мои стопы какие-то странные штуковины. Я попыталась стряхнуть их — ничего не вышло. Голым передним лапам стало больно, будто пол под ними покрылся шипами. Я подняла правую лапу, потом сразу левую, но не сумела сохранить равновесие и повалилась вперед. С прикосновением к полу боль возвратилась. Я оттолкнулась от пола, мое тело вытянулось вверх и назад, я смогла на несколько секунд удержаться в вертикальном положении. Не успев перевести дух, я опять упала, на этот раз на левый бок. Испытав боль, снова оттолкнулась от пола. Понадобилось много попыток, прежде чем я научилась балансировать на двух ногах.

Как же это тяжело — писать текст. Я уставилась на предложение, которое только что вывела, и у меня закружилась голова. Где я? Похоже, перенеслась в свою историю и отключилась от настоящего. Чтобы вернуться, я оторвала взгляд от рукописи, перевела его на окно и сидела так, пока снова не оказалась здесь и сейчас. Но где это «здесь» и когда это «сейчас»?

Ночь становилась все непрогляднее. Я встала у окна гостиничного номера и посмотрела вниз на площадь, которая напомнила мне арену — вероятно, из-за пятна света вокруг горящего фонаря. Из темноты выскочила кошка и своими проворными шагами разрезала световой круг надвое. На площади царила прозрачная тишина.

Днем я участвовала в очередной конференции. Когда она закончилась, всех присутствующих пригласили на грандиозный банкет. Возвращаясь к себе в номер, я изнывала от жажды и потому, едва переступив порог, бросилась в ванную, отвернула водопроводный кран и стала жадно из него пить. С языка упорно не сходил маслянистый вкус кильки. В зеркале я увидела свекольные пятна вокруг рта. Вообще-то, я не люблю корнеплоды, но, если они плавают в борще, я готова их расцеловать. На фоне прекрасных блесток жира, которые будили во мне желание поесть мяса, кусочки свеклы смотрелись непреодолимо соблазнительно.

Я опустилась на диван, и его пружины заскрипели под моим весом. Сидя на диване, я вспоминала о прошедшей конференции, которая оказалась не менее скучной, чем все предыдущие, однако неожиданным образом вернула меня в детство. Тема сегодняшнего обсуждения звучала так: «Экономическое значение велосипедов».

У меня сложилось впечатление, что приглашенные на любую конференцию (а особенно деятели искусства) полагают, будто их заманили в ловушку. Почти никто из участников никогда не хотел высказываться по доброй воле, а вот я величаво и бесстрастно поднимала правую лапу и просила слово. Присутствующие дружно таращились на меня. Я нисколько не робела — внимание публики было мне не в новинку.

Верхнюю половину моего тела, мягкую и округлую, покрывала роскошная белая шерсть. Стоило мне торжественно взмахнуть правой лапой и расправить грудь, вокруг меня возникали восхитительные блики света. Фокус смещался на меня, а столы, стены и люди тускнели и отходили на задний план. Волоски моего блестящего белого меха были прозрачными. Через шкуру солнечный свет проникал в мою кожу и оставался под ней. Цветом меха я обязана поколениям предков, которым он помогал выжить за Северным полярным кругом.

Так вот, если участнику конференции хотелось поделиться своими мыслями с остальными, первым делом он должен был добиться, чтобы его заметил председатель. Для этого требовалось поднять руку раньше других. Едва ли кто-нибудь из собравшихся сумел бы сделать это столь же быстро, как я. «Похоже, вы любите выражать свое мнение» — такой ироничный комментарий я однажды услышала в свой адрес. Помню, я нанесла ответный удар простой фразой: «Но ведь в этом и состоит основной принцип демократии, разве нет?»

Увы, на сегодняшней конференции я пришла к выводу, что подняла лапу вовсе не по своей свободной воле, а под действием рефлекса, который ловко направил мою лапу вверх. Едва я осознала это, у меня закололо в груди, я поспешила прогнать боль и вернуться к своему ритму, который строится на такте в четыре четверти. Первый удар — сдержанное «пожалуйста» из уст председателя, второй — слово «я». Я щелкнула им по столу. С третьим ударом все слушатели проглотили слюну, а на четвертом я отважилась на мужественный шаг — отчетливо произнесла слово «думаю». Чтобы мелодия приобрела свинговое звучание, я, разумеется, делала акцент на втором и четвертом ударах.

Я не собиралась танцевать, но инстинктивно начала раскачиваться на стуле. Тот мигом включился в игру и с удовольствием заскрипел. Каждый ударный слог был как хлопок в бубен, который придавал ритм моей речи. Зрители завороженно внимали мне, позабыв о тревогах, тщеславии и самих себе. Губы мужчин невольно раскрылись, их зубы поблескивали кремово-белым, а с языков слюной капала разжиженная чувственность.

— Несомненно, велосипед — величайшее изобретение в истории нашей цивилизации. Велосипед — сокровище цирковой сцены, звезда экологической политики. В