обиделся. Ещё бы: он, славный сотник храбрых смоленских стрелков, голова Посольского приказа Всеволжска, походивший по миру куда как поболее... да любого-всякого!, сжегший руки свои в суде неправедном за ради своего почти сыночка Ваньки-лысого... и не самый главный?! Не самый важный, не самый-самый?! Какой-то купчишка безродный - вятшее? Дороже Ваньке почти отца родного?!

-- Идёте вы, говорит, затем, чтобы Афоня мог с басурманами торговать. Чтобы всякие товары, которые мы здесь, в поте лица своего, делаем да добываем, мог вольно, во множестве, "хорошо", неверным продавать.

Аким смотрел ошарашенно. Формулировки типа: "продам Родину. Недорого. И побольше" здесь ещё не звучат, но принять, что вот он, славный воин, парится здесь, в яме сидел, людей в бой водил, каждый день - в трудах-заботах, чтобы вот этому купчине толстомордому было "хорошо"...

-- Да ну, херня какая-то...

-- Во, Аким Яныч, Воевода так и сказал: пар-р-радокс.

Постоянно сумрачный Афоня, старательно не глядя на взбешённого Акима, вдруг спросил у Дика:

-- Зачем?

-- Э... ну я ж сказал: чтобы тебе хорошо было. Торг, там, вести. Ну...

-- Не. Зачем это мне? Зачем мне за каждую шелягу с погаными до крика ругаться, ночей не спать - как бы не пожгли, не разграбили. В яме сидеть, всякой дряни кланяться, смерти ждать. А? Мне, Афанасию, сыну Никитину, "такой смех" - зачем?

-- Эта... Так ты ж купец! Торг - твоё дело!

-- Так ты ж, Аким, воин. Воевать - твоё дело. А евоное дело - по воде кораблями ходить. Чё тут невнятно?

Афоня покрутил шеей в вороте, вдруг ставшем помехой.

-- Твоё геройство да искусность, парень - чтобы вот он (Афоня кивнул на Акима) здеся гоголем ходил, нос задравши. И чтобы никакая падла тута в Саксине, хоть из местных, хоть из русских, противу него гавкать не смела. А евоные труды-заботы немалые - чтобы мне, Афоне-фактору торг вольно вести. Чтобы мне - "хорошо". Так? Вроде - вы обои на меня горбатитесь. Ага. Только Воевода тебе не всё сказал.

Афоня помолчал, подбирая слова.

-- Зачем мне здеся торг вести? Ты как думаешь, Аким Яныч? Мошну набить?

-- А то!

-- А не то! Набил, дальше что?! Ну, скажи. Ты глянь-ка: на мне ни блестяшек, ни висюлек. Мехами дорогими не занавешен. А где ж то злато-серебро? А? Которое в мошну-то попало. А тама оно. (Афоня махнул рукой куда-то в сторону). Тама. У Воеводы. Я ж не от себя торг веду, я ж приказчик евоный. Иль ты не знал? Иль позабыл вовсе? Что я, что отрок этот, что ты сам - у Воеводы в службе. Хоть и по разным половицам ходим, а в одной горнице.

-- Ну, эт понятно, - боярин вынужденно согласился с очевидным. Но Афоне такое было мало.

-- Ни хрена тебе не понятно! А далее - что? Ну набил Воевода сундуки в подземелиях своих, ну тебе цацку дал, ему, вон, игрушку - кораблик невиданный. А далее чего?! Зачем?

Аким и Дик, ошарашенные неожиданным напором обычно неразговорчивого купца, молча ожидали продолжения.

-- А затем. "Белая изба". Слышали? Самая мечта Воеводы. Чтоб у всякого человека доброго - гожее жилище было. А зачем? - Тьфу ты господи, и этого не знаете! А затем, чтобы детишки малые в холоде да в грязи не мёрли.

Оглядев смущённых слушателей, Афоня подвёл итог:

-- И выходит, что вы не на меня горбатитесь, не на Воеводу даже. А на того, хрен знает где и когда, неродившегося ещё дитёнка в селениях русских, который не сдохнет в темноте да в тесноте до срока. Едва-едва глазёнки открывши, титьку попросивши... Мда... Да едрить же меня по буеракам! Дитё малое, бессмысленное, под себя ходящее - вот на кого горбатимся! Вот за что себе и другим хрипы рвём! Зачем? - А чтобы вот такое оно выродилось, да выжило, да выросло, да дел себе своих понаделало.

Посидели молча. Потом Дик помотал головой:

-- Не, мне такое Воевода не сказывал.

-- А на чё оно тебе? Ты, парень молодой, своих деток не ростил, в сыру землю не зарывал. Не понять ещё.

-- Так ведь и у тебя, Афоня, семеро по лавкам не сидят.

Афоня вскинулся, аж зубами скрипнул, собираясь поставить на место наглого щенка, у которого всего ума - только канат таскать, без году неделя, а уже... Однако, утишил себя. Глядя в стол произнёс:

-- Была у меня тут одна... из местных... купил за мешок пшеницы... сперва дичилась. Потом... душа в душу жили... петь любила... сыночка родила... Когда меня в зиндан... она к своим, к родне кинулась. Вызволить меня как, передать чего... хоть бы из еды... А там... а, подстилка русская! дырка для гяуров! Ну и... забили её... с дитём вместе... камнями да палками... родня с соседями...

Аким оглядел замолчавших собутыльников, вздёрнул бороду и провозгласил:

-- Ну, тада выпьем. Чтобы то дитятко, незнаемое, безымянное, не болело. И мы тоже.

Та "беседа по душам" как-то очистила накапливающееся взаимное раздражение между Акимом и Диком. "Главный адмирал" и "полномочный представитель" перестали искать друг в друге недостатки, сменили тон на дружеский.

Перемена не осталась незамеченной: тот же Тусемкович попытался как-то передать Акиму якобы слышанные им пренебрежительные выказывания Дика в его адрес. Рябина сперва побил его палкой, а после устроил публичный скандал с высказыванием в лицо уже Подкидышу:

-- Развёл сволоту всякую! Наушников да переносчиков. Давить такую мерзопакость надобно!

Стравить лидеров всеволжской общины в Саксине не удалось. Пока. Что ещё попытки будут - всем понятно. В Саксине фактически двоевластие. Аким то поддерживает Подкидыша в заботах о защите города. То притормаживает, а то просто делает по-своему не спросясь.

Но это только половина дел. Вокруг князя идёт грызня. Между волынцами и новгородцами, между новгородцами из городового полка и ушкуйниками, между русскими и местными, между местными "ширванцами" и местными "самаркандцами"... Всяк обиженный бежит к Акиму. А тот выбирает. За кого заступиться, а кому и от себя добавить.

"Как беден наш язык! - Хочу и не могу.-

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною".

Фет неправ. Аким, хоть и не поэт, вполне "передавал". И друзьям, и врагам. Ту смесь гордости, безбашенности, самоуважения и уважения к другим, ежели достойны, что буйствовала в его груди "прозрачною волною". Правда, и использовал не только вербальные, но и невербальные каналы. Хмыкал, фыркал и кривился он выразительно.

Своих надо поддерживать. "А то придёт дальний и полюбит обоих". Как бы не раздражало Дика присутствие посторонних на мостике в преддверии сражения, но от ссоры с Акимом Рябиной он воздержался.

Дик старательно навёл трубу на флагман ширванской эскадры. Два кильватерных строя - короткий русский и длинный ширванский - двигались параллельно, постепенно сближаясь.

"Параллельные прямые не пересекаются" - это аксиома. Кто сказал? Евклид? - Извини, геометр, но ты не моряк.

"Мы в кильватерном гордом