Вера Матвеенко, Людмила Щеголева
Временник Георгия Монаха
(Хроника Георгия Амартола)
Временник Георгия Мниха в культурном контексте конца XX века
Предисловие к русскому переводу
Греческыи бо язык ово убо от Бога исперва хоудоженъ и пространенъ бысть овоже и от различныхъ по временехъ любомоудрецъ оухыщренъ бысть. Нашъ же словенскы языкъ от Бога добре створенъ бысть понеже вся елика створи Бог зело добра, не оулишением любоучения любочестивых слова мужей хытрости якоже онъ, неоудостоися.[1]
Без малого тысяча лет отделяет нас от времени, когда на Руси на языке наших предков появилось произведение, называемое по спискам Хронограф Георгия Мниха, или Временник Георгия Мниха, или Книгы временьныя и образныя Георгия Мниха — так будем в дальнейшем называть его и мы: Временник Георгия Монаха (Врем), чтобы уже по названию отличать от его византийского прототипа, известного как Хроника Георгия Амартола (ХГА), а также и от Летовника (Лет) — второго славянского перевода (XIV в.). Это гигантское переводное произведение старше таких известных своей древностью памятников, как "Повесть временных лет", "Слово о полку Игореве", "Слово о законе и благодати", "Изборник Святослава". Хроника была очень популярна среди книжников нашего средневековья, о чем свидетельствует большое количество сохранившихся списков и использование в чисто русских исторических компиляциях.
В научном мире уже давно обращается мысль о недоучете переводных памятников при изучении языка и духовной культуры Древней Руси [Мещерский 1978, 4; Творогов 1983, 14; Кайперт 1991, 90], и в последнее время переводная литература, в том числе и Врем, все чаще оказывается предметом научного интереса. Между тем до сих пор его текст был издан (наборным шрифтом) лишь однажды [Истрин 1922-1930]. Научное значение этого первого и единственного критического издания настолько велико, что имя ее издателя и исследователя В.М. Истрина стало неотделимым ее атрибутом. К сожалению, три истринские тома, несмотря на переиздание в Мюнхене в 1972 г., не намного более достижимы, чем рукописи.
Настоящее издание имеет целью ввести этот памятник в научный и общекультурный обиход. С одной стороны, благодаря непосредственной доступности содержания расширится круг людей, интересующихся ХГА, зрительно станет видна христианская идея, одухотворяющая хроникальный стержень. С другой стороны, благодаря строгому текстологическому подходу расширится база для всестороннего анализа памятника как такового.
ХГА была написана неким Георгием монахом, называющим себя "Грешным" (по-гречески Амартолом) в одном из константинопольских монастырей около 842 или 847 г. [Вейнгарт 1923, 12; Хунгер 1978, 342] и оказалась со временем наиболее читаемой среди многочисленных византийских хроник, превосходя любую из них по числу переработок и продолжений. Хроника эта по охвату событий — "полная", или "всемирная"; по пафосу — христианско-монашеская; по составу — принципиально компилятивная. Временные рамки — от Адама до современного Георгию императора Михаила III (842-867 гг.); содержательный стержень — "царствования" ойкумены. Общие черты содержания и композиции ХГА в новое время были в поле зрения многих историков-византинистов [Удальцова 1982; Чичуров 1989; Афиногенов 1996; Любарский 1992, 216-217; Пиотровская 1998]. По образному выражению одного из исследователей, человеческая история представлена в ХГА как драма в шести действиях, причем пять действий приходится на драму библейскую, шестая начинает эру Христа. Э. фон Муральт разделил ее на четыре содержательные части, соответственно главным этапам истории человечества в христианском понимании. Первая, небольшая по объему книга — экспозиция к истории, в ней дана картина происхождения народов, городов, государств. Вторая посвящена библейской истории, третья — Риму, четвертая, самая обширная — Константинополю, преемнику Рима, вершине человеческого устройства. Как видно, это членение не столько содержательное, сколько формальное. Идея человеческой истории, по византийской хронике, может быть выражена еще более кратко: она сосредоточена в рамках истории христианских царей Византии, приуготовлением к которой явилась история еврейская, приравненная к библейской, священной [Истрин II, 429].
Общеизвестна стилистическая непритязательность ХГА и одновременно ее широкое распространение в Византии. Как некий идейный эталон, она оставалась популярной и два века спустя. Оба эти качества — непритязательность и идейная незыблемость — стали причиной того, что именно эта хроника (среди многочисленных византийских хроник) была выбрана для перевода (или предложена византийским священством) в эпоху обращения Руси к просвещению. Это произошло при князе Ярославе Мудром. В "Повести временных лет" под годом 1037 написаны великие слова, давно ставшие школьно-хрестоматийными и тем не менее достойные повторения: и СОБРа писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо, и списаша книгы многы...
Само собою разумеется, эта летописная запись не есть доказательство киевского (восточнославянского) происхождения перевода. Это лишь эмоциональный толчок к поиску доказательств, каковые и были представлены, впервые А.М. Соболевским в 1893 г. [Соболевский 1980, 134-147], фундаментально В.М. Истриным [Истрин II, 268-309]. Правдоподобное мнение ученого не убедило ученый мир окончательно — из-за общей неготовности лексикологической базы [Дурново 1969, 104, 108; Творогов 1983, 15], и вопрос о месте и времени перевода перешел в разряд "вечных", из фактически-исторического превратился в стимул и метод исследования.
Как бы там ни было, но церковно-славянский перевод ХГА полюбился на Руси; несмотря на огромный объем, он был распространен в многочисленных списках, использовался в чисто русских исторических компиляциях, начиная с "Повести временных лет". Именно из этого перевода летописец Нестор узнал о царьградских походах Аскольда и Дира и князя Олега (866 г. и 907 г.). По ПВЛ, начало письменной истории Руси связано с царствованием Михаила III. На Михаиле III заканчивается Хроника Амартола — упоминанием о Михаиле III начинается русская история. Так во "всемирную" историю вовлекается наша земля.
Вместе с другими оригинальными и переводными произведениями ранней русской письменности Временник Георгия Монаха стоит у истоков русской духовно-христианской культуры, вполне отвечая потребностям недавно христианизированного общества. Через Врем воспринимались философские и богословские учения раннего христианства, развитые отцами церкви и толкуемые церковными историками; идеи античности и эллинизма в том виде, в каком они были усвоены
