Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович Нужно поощрять искусство

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ 1917 НУЖНО ПООЩРЯТЬ ИСКУССТВО.Повесть.

I.

   -- Доктор, у меня ноги делаются такия длинныя-длинныя...-- повторяла больная с упорством человека, теряющаго сознание.   -- Нет, это вам так кажется,-- спокойно отвечал молодой, черноволосый доктор, невольно глядя на поднимавшиеся носки, как это бывает у покойников.   -- Вы в этом уверены?..   -- Совершенно... Но вам не нужно говорить: спокойствие прежде всего.   Больная на несколько мгновений стихала, но потом выпрастывала правую руку из-под одеяла и начинала ею что-то искать около себя. Это безсознательное движение почему-то раздражало доктора, и он старался не смотреть на эту горячую руку с сухой, воспаленной кожей. Больная с трудом, полуоткрывала отяжелевшия веки; ея запекшияся сухия губы что-то силились выговорить, но она только втягивала в себя воздух, который сейчас же вырывался из груди ея с сухим хрипом.   "Дело дрянь...-- думал доктор, просматривая сигнатурку на имя m-me Вьюшиной-Запольской.-- И что ей дались эти ноги!.."   В большом, довольно грязном номере провинциальной гостиницы "Калифорния" стоял полумрак, который за перегородкой, где лежала больная, переходил в какую-то белесоватую мглу. Окно под спущенной белой шторой походило на бельмо. Нужно было посидеть минут десять, чтобы глаз освоился с этим освещением и мог различать предметы. Впрочем, доктор Куваев настолько часто бывал здесь, что мог ощупью отыскать каждую вещь: в углу стоял полузакрытый дорожный сундук, из-под крышки котораго топорщились плоеныя оборки юбок; на стене, закрытый простынями, помещался целый театральный гардероб; на туалетном столике валялся раскрытый ящичек с красками для грима, тут же запылившееся блюдечко с вареньем, засохший букет, разсыпанныя шпильки, флаконы с духами, альбом с треснувшим переплетом; на окне из-под шторы выглядывали ленты какой-то шляпы и краешек шелковаго корсета с кружевной оторочкой -- одним словом, вся обстановка странствующей провинциальной примадонны. На ночном столике около кровати и на приткнувшейся в углу колченогой этажерке валялись пустыя коробки из-под каких-то порошков и целый арсенал аптечных пузырьков с лекарствами. Графин с водой стоял на тетрадке нот, гуттаперчевый мешок для льда на снятых номерах местной газеты "Бужоёмский Курьер".   Да, все это было так знакомо доктору и так интересовало его еще недавно, но, странная вещь, прежней Вьюшиной-Запольской больше не существовало, а на кровати лежала совсем другая женщина, которой доктор никак не мог примирить в своем воображении с той Еленой Михайловной Вьюшиной-Запольской, которая сводила с ума весь Бужоём две недели тому назад. Как немного нужно было времени, чтобы из цветущей молодой женщины получился какой-то медицинский препарат: обострившийся нос, точно обтянутыя около белых зубов сухия губы, прилипавшия к белому лбу пряди белокурых, слегка вившихся волос, ввалившияся щеки, темные круги и глядевшие из них потухавшим взглядом страшные умирающие глаза. Да, всего, две недели назад, как эти глаза горели таким раздражающим огнем, а этот пухлый, детски-нерешительно очерченный рот пел: "Ночи безумныя, ночи безсонныя..." и "Под душистою веткой сирени...". Правда, голос у Елены Михайловны был очень небольшой, но он просто хватал за душу своими низкими грудными нотами, когда она, полузакрыв глаза и немного приподняв голову, сама увлекалась своим пением. Докторское сердце как-то замирало, когда она, раскланявшись с аплодировавшей публикой, улыбалась в его сторону, а когда он пожимал в антрактах где-нибудь за кулисами ея маленькую, такую мягкую и всегда теплую руку, в душе поднималась целая буря, не то чтобы уж настоящая буря, а так, приятное и щекочущее чувство, какое он испытывал в присутствии всех хорошеньких женщин.   Сидя у больной, доктор успел до мельчайших подробностей изучить всю окружающую его обстановку, так что она начинала ему мозолить глаза. Чтобы как-нибудь убить время, он достал из-под мешка со льдом номер "Бужоёмскаго Курьера" и машинально начал просматривать страницу за страницей. Жиденькая передовица о помойных ямах, потом хроника с двумя убийствами и одним скандалом в клубе... пять корреспонденций тоже об убийствах и грабежах, театральная рецензия... Просматривая последнюю, доктор машинально повторял в уме истасканныя, шаблонныя фразы всех таких рецензий: "У ней звучный mezzo-soprano, хотя и цеобширнаго диапазона... Правда, она свободно берет чисто-сопранныя ноты si-бемоль, но этот западающий в душу голос особенно хорош в нижнем регистре. Нет злоупотребления вибрациями и тремоло... свободная фразировка... выработанная дикция... постановка нюансов... Одним словом, наша гостья -- дорогой залетный соловушка!"   "Этакая ерунда!..-- подумал невольно доктор и посмотрел на начало рецензии, о ком вся эта галиматья написана.-- Да, Вьюшина-Запольская... Вот тебе и соловушка!"   В конце рецензии стояла фраза о великолепных "скульптурных" руках Елены Михайловны, о необыкновенной лепке ея плеч, и высказывалось сожаление, что, при всех сценических данных, фигуру Елены Михайловны портят только ея "несколько длинныя ноги, как нам кажется, хотя, конечно, мы можем и ошибаться".   "Эге, вот откуда эта мысль о длинных ногах...-- обрадовался своей находке доктор и спрятал на всякий случай газету в карман.-- Охота обращать внимание на такую галиматью".   Напряженный шопот и какая-то возня за перегородкой, где была устроена приемная Елены Михайловны, прервали течение докторских мыслей и заставили его выглянуть из-за перегородки, скрывавшей дверь. Его глазам представилась совершенно неожиданная живая картина: около дивана боролись две фигуры -- старый артист Булатов, отец Елены Михайловны, имевший обыкновение каждый день приходить в номер дочери (под предлогом навещения больной он выпивал целую бутылку водки, а потом засыпал мертвым сном тут же на трактирном диванчике),-- этот артист сейчас крепко держал своими длинными руками талию горничной Паши и старался поймать ея прятавшееся лицо своим колючим, небритым подбородком.   -- Булатов, постыдитесь...-- заговорил доктор, стараясь сдержать порыв негодования.   -- Ах, виноват... Кто бы мог подумать, доктор, что вы здесь!..-- довольно развязно оправдывался г. Булатов, выпуская горничную.   Слезившиеся, воспаленные от пьянства глаза старика смотрели с таким нахальством, что доктору страшно захотелось выпроводить артиста сейчас же в шею, но он опять удержался из страха разбудить дремавшую больную.   -- Господин