- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (12) »
рассевать.
Своих посевов жатву он пожнет!
Нам пир — всю ночь; война — чуть день блеснет!..
Кружися, пляска! Лейся в кубки, кава![13]
Кому заутра смерть, заутра — слава!
В наряде летнем в путь мы выйдем смело,
Оденем чресла тканью таппы белой;[14]
Увьем чела живой весной веселий,
А шеи — радугами ожерелий…
Как перси, посмуглев под их пыланьем,
Вздымаются воинственным желаньем!»
III
«И пляска кончилась. Но не летите,
Подруги, прочь — и радости продлите!
На бой заутра Муа кличет нас:
Вы нам отдайте полный этот час!
Долин Лику младые чаровницы,
Рассыпьте нам цветов своих кошницы!
Ваш лик прекрасен! Ваших уст дыханье
Нас опьяняет, как благоуханье,
Что с луговых нагорий Маталоко
Над морем стелет теплый ветр далеко!..
И нас Лику чарует и зовет…
Но тише, сердце! Нам, с зарей, — в поход!..»
IV
Звучала так гармония веков,
Пока злой ветер белых чужаков
К тем диким не примчал. И одиноки —
Они творили зло: душе пороки
Прирождены. Вдвойне порочны мы
Грехами просвещения и тьмы;
И сочетает наше лицедейство —
Лик Авеля и Каина злодейство…
И Старый ниже пал, чем Новый Свет;
И Новый — стар… Но все ж на свете нет
Двоих таких, как два Свободы сына,
Колумбией взращенных исполина.[15]
Там Чимборасо[16] водит окрест взор:
Рабовладенья всюду смыт позор.
V
Так пелись славы стародавних дней
И длили память доблестных теней,
И подвигов заветные преданья
В их вещие слагались чарованья.
Неверью вымысл — песенная быль;
Но оживает урн могильных пыль
Тобой, Гармония!.. Игрою струнной
Блеск отчих дел затмить — приходит юный
К певцу-Кентавру ученик-Ахилл.[17]
Ах! Каждый гимн, что отрок выводил,
С прибоем слитый иль ручьем журчливым,
Иль в долах эхом множимый пугливым, —
Вечней в сердцах отзывчивых звенит,
Чем все, что столпный рассказал гранит.
Песнь — вся душа; вникает мысль, одна,
В иероглифах темных письмена.
Докучен длинной летописи лепет.
Песнь — почка чувства: песнь — сердечный трепет!..
Просты те песни были: песнь — простым!..
Но вверясь их внушениям святым,
В челнах отважных выплыли норманны…
Оне — всех стран, — коль враг не внес в те страны
Гражданственности яд.[18] И что поэм
Искусных блеск, когда он сердцу нем?
VI
Тонула нега песен простодушных
В роскошной тишине глубин воздушных.
Уж умиряло солнце, диск клоня,
Пир пламенный тропического дня;
И мир покоился, благоухая…
Чу, тронул ветер, пальмы колыхая,
Крылом беззвучным сонную волну, —
И в жаждущей пещеры глубину
Она плеснула… Там, близ милой девы,
Чьи сладкие лились в тиши напевы,
Сидел влюбленный юноша; и страсть
Горела в них, — тот яд, чья губит власть
Неискушенные сердца верней
И раздувает из живых огней
Костер, где им, как мученикам, радость
Пылать, и смерть — последней неги сладость…
И их экстазы — смерть! Всех жизни чар
Божественней сей неземной пожар;
И все надежд потусторонних сны
Любви пыланьем вечным внушены.
VII
Уж расцвела, меж дикими цветами,
Дикарка женщиной, хотя летами
Была дитя, по наших стран счисленью,
Где рано зреть дано — лишь преступленью.
Дитя земли младенческой, мила
Красой невинно-знойной и смугла,
Как ночь в звездах или вертеп заветный,
Мерцающий рудою самоцветной.
Ее глаза — язык. Она повита
Очарованием, как Афродита,
Перл моря, — к чьим ногам несет волна
Эротов рой. Как приближенье сна,
Что разымает негой, — сладострастна.
Но вся — движенье. Брызнуть своевластно
Кровь солнечная хочет из ланит
И в шее, темной, как орех, сквозит:
Так рдеют в сумерках зыбей кораллы
И манят водолаза тенью алой.
Дитя морей полуденных, волна
Гульливая сама, — она сильна
Ладью чужую радостей живых
Беспечно мчать до граней роковых.
Еще иного счастья не знавала
Она, чем то, что милому давала.
В ней страха нет; доверчива мечта.
Надежды пробный камень, что цвета
Стирает, — опыт юности неведом;
Жизнь не прошла по ней тяжелым следом.
И смех ее, и слезы мимолетны;
Так гладь озер расплещет ветр залетный, —
Но вновь покой глубин встает со дна,
И родники питают лоно сна,
Пока землетрясенье не нарушит
Дремы Наяд, и в недрах не иссушит
Живых ключей, и в черный ил болот
Не втопчет зеркала прекрасных вод…
Ее ль то жребий? Рок один, от века,
Меняет лик стихий и человека.
И нас — быстрей! Мы гибнем, как миры, —
Твоей, о дух, игралища игры!
VIII
Он — севера голубоглазый сын,
Земли, пловцам известной средь пучин —
И все же дикой; гость светловолосый
С Гебрид,[19] где шумный океан утесы
Бурунами венчал; и буре — свой:
Дитя качал ее напевный вой.
Глазам, на мир открывшимся впервые,
Блеснула пена; и валы живые
Ему семейный заменили круг,
А друга — океан, гигантский друг.
Пестун, товарищ мрачный, Ментор тайный,
Он детский челн по прихоти случайной,
Играючи, кидал. Родные саги
Да случай темный, поприще отваги,
Взлюбив, беспечный дух познал мятежность
Всех чувств, — одно изъемля: безнадежность.
В Аравии сухой родившись, он,
Вожак лихой разбойничьих племен,
Как Измаил бы жаждал, терпеливый,
Сев на верблюда, челн пустынь качливый.
Он клефтом был бы в греческих горах,
Кациком — в Чили.[20] В кочевых шатрах, —
Быть может, Тамерлан степной орды.
Но не ему державные бразды!
Дух необузданный, восхитив власть,
Чем
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (12) »