народу немного. Частенько я вообще оказывался единственным пассажиром. Но в этот раз кроме меня были двое. Мужчина в очках сидел у окна. Меня поразило совпадение: именно на этом месте я увидел когда-то ту, по которой он плакал сегодня. В другом ряду, где сиденья двойные, устроился у прохода человек весьма определенного вида: в кепке на глаза, в сером драповом пальто с поднятым воротником, руки – в карманах. Он не сводил с мужчины у окна цепких глаз. Следил в открытую. Видимо, хотел запугать. Но казалось, что мужчина в очках совершенно погружен в свои мысли и ничего не замечает.

От остановки к остановке народу прибавлялось. Скоро места все были заняты, и даже в проходе уже толпились люди. И человеку в сером пришлось подняться, чтобы не упустить свою жертву. Дородная кондукторша толкнула его круглым плечом. Он отодвинулся. Трамвай зазвонил на повороте. Мужчина в очках вдруг встал. Казалось, он действует как сомнамбула, безучастно, будто кто-то им управляет. Он проталкивался к дверям. Человек в сером – за ним.

Трамвай встал. Они сошли. Серого человека затерли, и он соскочил чуть позже. Секунд на пять потерял из виду мужчину в очках. Именно в эти пять секунд мужчина в очках вынул из кармана пальто газетный сверток и сунул в урну.

Серый человек шел за ним следом. Мужчина никуда не убегал, тащился, как старик, нога за ногу.

На следующей остановке я сошел. И отправился назад.

Я не спешил. Я как будто прогуливался.

На остановке уже скопился народ. Трамвай не показывался. Мокро блестел булыжник. Я подошел ближе к урне. Сверток виднелся. На нем валялась обгорелая спичка. Наконец показался трамвай. Толпа сдвинулась. Я наклонился, схватил сверток и запихнул в карман.

Сверток был довольно большой и в карман едва протиснулся.

Я пропустил трамвай и сел на следующий. Проехал три остановки.

Пересел на другой номер.

Сошел я на Лесной улице, недалеко от Белорусского. Здесь и до моей

Тишинки было недалеко. Но домой я не вернулся. Сел в пригородный, и он увез меня из Москвы. Я думал, что навсегда.

Я вернулся в 1955-м. Мне уже исполнилось сорок, и я казался себе стариком, зажившимся на этом свете. Через справочную нашел сестру.

Она не узнала меня. И я молчал, не назывался. Так и стояли через порог. “Прощайте”, – протянул я ей руку. Она переступила порог, взяла меня за руку и тут узнала. Точно она была слепая и, только дотронувшись, коснувшись, могла распознать.

Я бы тоже ее не узнал. Так бы и прошли мимо друг друга, если бы встретились вдруг прохожими на улице.

Я жил под чужим именем, по чужим документам. Их мне достала женщина, к которой я постучал поздней мартовской ночью 1937 года. Я был оборванный, голодный. Но газетный сверток сберег в кармане пальто.

Она жила в доме на окраине небольшого русского городка, уже тысячу лет стоявшего над спокойной рекой. Я наблюдал за ней с вечера. Как она спускалась за водой в глубокий овраг у реки по деревянной шаткой лестнице. И крестилась на церковь без креста. Как говорила о чем-то с соседкой. И усмехалась. Лет ей было под тридцать.

Я сидел на скамейке, за голыми кустами сирени, у треснувшей черной плиты, на церковном, давно заброшенном, запущенном кладбище. Здесь было тихо, безветренно и все видно, что делается внизу. Церковь возвышалась и над рекой, и над холмистыми улочками. Из пустых церковных окон пахло сырым погребом. Мне хотелось курить даже больше, чем есть. Я уже успел пристраститься к куреву, заглушающему холод и голод.

Ее дом стоял темен, пока она не пришла со смены и не зажгла свет.

Затем уж спустилась за водой…

Под голой сиренью я нашел окурок. Дом ее стоял последним у оврага.

Из трубы потянулся дым.

Я ушел от этой женщины только на войну, солдатом. После войны к ней вернулся. Она ждала. Я не мог не вернуться. Я не ушел бы от нее.

Ушла она. “И только смерть разлучит…” Впрочем, это все – другая история.

Сестра жила в Москве тихо, одиноко, знакомств не водила. Мы решили оформить фиктивный брак. Иначе никто бы не прописал меня у нее.

Что касается газетного свертка, в нем были срезки, куски пленок, обрывки снов. Сделанные, видимо, при монтаже. Я их сохранил. Не знаю зачем.

На этом, в общем, пустом месте мой рассказ сам собой завершается.

Единственное, что, быть может, стоит добавить, – о чем догадался, о чем проговорился тогда следователю. Действительность – ложь, а сон – правда. Точнее, возможность ее найти. Сон – пространство свободы.

Но человек просыпается утром и понимает, что сон слишком запутан и долог, и сил нет его досмотреть, и выхода нет в пространство свободы.

Бог знает…

3156

Ну что ж. Я прочитала его исповедь. Я увидела обрывки их снов. Так что и я могу сказать: жизнь есть сон, а вернее – сны. Бывшие когда-то и будущие.

Но завершить свое повествование я хочу не рассуждениями, более или менее глубокомысленными.

Библиотекарша была столь любезна, что показала мне формуляр гардеробщика. Читал он, как и в молодости, много. Но бессистемно. И классику, и фантастику, и детективы, и философские сочинения, и мемуары.

– Последнюю книжку он не вернул, – посетовала библиотекарша. – И спросить не с кого. Разве что с вас.

– Почему? Я не нашла среди его вещей книг.

Видно было, что она мне не верит. От ее неверия мне и самой показалось, что я вру.

– Книжка новая, редкая. Единственный экземпляр.

Я списала название и поехала в магазин “Дружба” на Горького.

– И в помине нет, – сказала продавщица.

– Что же делать, что же делать? – не отходила я от прилавка.

Она сжалилась:

– Видите, человек топчется у витрины? Подойдите к нему. Только не очень напирайте.

Я получила книгу за тройную цену.

Читала я ее до самой весны. Благо приход настоящего тепла затянулся, и я сидела спокойно одна на даче, и огонь гудел в печи, и кошка дремала, а я искала в словаре незнакомые слова, а в учебнике – обороты. Книга была на английском. Сюжет занимал меня.

Перескажу, как смогла понять.

Люди будущего разучились спать и соответственно видеть сны.

Но невозможно жить только явью. И люди придумывают себе свои сны.

Снимаются сны на заказ, индивидуальные.

Есть люди, которые гоняются за чужими снами. Украсть сон президента или звезды эстрады – это большая удача; но и сон домохозяйки, показанный на всеобщее обозрение по кабельному телевидению, может стать сенсацией.

Сны хранят в банковских сейфах. Иногда, раз посмотрев, их тут же стирают.

Производители снов – элита общества. Но случается, их убивают, как только они снимут заказанный сон.

Один из охотников за снами, коллекционер чужих снов, написал в своих мемуарах:

“Я собрал больше десяти тысяч снов. И не могу остановиться. Никогда я не смогу почувствовать с облегчением,