больше того, я убью вас, да-да, убью, так я голоден. Найдите мне какой-нибудь еды! Найдите хотя бы хлеба.

- Фи! Разве хлеб - это достойная тебя еда? - удивился Козел.- О, дорогой, ни в коем случае. Тебе пристало вкушать инжир, финики, сладкий тростник…- он склонился над Мальчиком, и от его сюртука ощутимо повеяло мочой.- И еще тебе наверняка понравится…

Он не договорил, так как в этот момент у Мальчика подкосились ноги, и он распростерся на земле в глубоком обмороке.

От неожиданности у Козла отвалилась челюсть. Он упал на колени и с самым глупейшим видом затряс всклокоченной головой, с которой при этом поднялось целое облако пыли, долго висевшее под лучами безжизненного солнца. Простояв так некоторое время, он поднялся на ноги и своим обычным манером, вперед и как бы в сторону, отошел на два или три десятка шагов, поминутно оглядываясь, чтобы убедиться, нет ли тут какой ошибки. Но нет. Мальчик лежал там, где он его оставил, все такой же недвижимый. Тогда Козел перевел взгляд на гряду покрытых лесом холмов, почти слившихся с горизонтом. Там что-то двигалось, размером не больше муравья, по большей части на четвереньках, хотя иногда принимая и почти вертикальное положение. Эффект увиденное произвело мгновенный.

Мрачный огонь - одновременно испуга и ненависти - зажегся на мгновение в пустых глазах Козла, и он принялся рыть копытом землю, поднимая целые облака белесой пыли. Затем рысью вернулся туда, где лежал Мальчик, подхватил его на руки с легкостью, заставляющей предположить, что под просторным сюртуком скрывается тело, налитое могучей силой, перекинул как мешок через плечо и припустил к далекому горизонту своей нелепой косой побежкой.

На ходу Козел бормотал себе под нос:

- Прежде всего наш Белоголовый Повелитель, наш несравненный Агнец, единственный во всем свете Агнец, средоточие жизни и любви, и это воистину так, ибо он сам говорит нам так, значит, прежде всего я доберусь до него через все препятствия, чтобы он принял меня, и наградой мне будет ласка в его голосе, и это тоже правда, потому что он сам говорил мне, но это большой секрет, и Гиена не должен знать об этом, Гиена не должен знать… ведь это я, только я нашел его… И Гиена не

должен увидеть ни меня, ни это существо… голодное существо… которое мы ждали так долго… мой подарок Агнцу… Агнцу, нашему господину… белолицему богу, неподражаемому Агнцу…

Так он бежал и бежал бочком, продолжая изливать свои мысли, беспорядочно мелькавшие в затуманенном мозгу. Его неутомимость, казалось, не имела границ. Он не хватал ртом воздух, он даже не запыхался. Только раз Козел прервал свой бег - да и то лишь для того, чтобы почесать голову, нестерпимо зудящую от пыли и расплодившихся паразитов. При этом ему пришлось опустить Мальчика на землю. Поросшие лесом холмы были теперь заметно ближе, и пока Козел скреб голову, поднимая в воздух целые тучи пыли, мелькнувшее прежде вдали существо появилось опять.

Но голова Козла в это время была повернута в другую сторону, и именно несшийся вскачь Гиена увидел его первым. Он тут же остановился как вкопанный и навострил уши. Его взгляд впился в Козла и… что там было еще? Что-то непонятное, лежащее в пыли у козлиных ног.

Поначалу, несмотря на острейшее зрение, он не мог ничего разглядеть, но потом, когда Козел повернулся к Мальчику и поднял того на руки, Гиена рассмотрел человеческое лицо. Это зрелище заставило его с такой силой затрястись от возбуждения, что даже на таком расстоянии Козел что-то почувствовал и начал оглядываться, ища, что же его смутило.

Чувствуя, как что-то вокруг изменилось, но не понимая, что именно,- ничего не было ни видно, ни слышно, Козел опять припустился бежать, по-прежнему неся Мальчика на плече.

Гиена удвоил внимание, так как теперь Козел был не дальше нескольких сотен ярдов от края леса, под пологом которого одинаково трудно выслеживать врага и искать друга.

Но хотя он и внимательно следил за приближением Козла, в общем-то ему было уже понятно, куда именно тот направляется. Гиена знал льстивый и трусливый нрав Козла, никогда в жизни не осмелившегося бы вызвать гнев Агнца. Да, он может держать путь только туда, в самое сердце их страны, туда, где в мертвом молчании застыли Копи.

Так что Гиена преспокойно ждал, не забывая меж тем грызть косточку. Большой любитель лакомого мозга, он всегда имел в кармане запас костей. Челюсти его легко сокрушали любую из них - только за ушами трещало и ходуном ходили желваки. Гиена, в отличие от Козла, считал себя в некотором роде джентльменом и по сему случаю брился чуть ли не по пять раз в день, тем более что щетина на его подбородке и щеках росла быстро и густо. Другим предметом его гордости были длиннейшие руки, сплошь покрытые пятнистой растительностью,- чтобы не скрывать такой красоты, Гиена никогда не носил сюртука, а рубашки выбирал с возможно более короткими рукавами. Но самым примечательным в его облике, несомненно, была грива, волнами ниспадавшая на спину через специальный вырез в рубашке. Хуже было то, что даже брюки не могли скрыть кривизны и коротковатости ног - обстоятельства, которое заставляло Гиену передвигаться скрючившись, а иной раз и вовсе на четвереньках.

Во всем его облике было что-то отталкивающее, причем, как и у Козла, трудно было определить, чем именно вызывалось такое впечатление,- все в них было противно, что по частям, что вместе.

Но у Гиены к общей для этой парочки омерзительности добавлялось еще и явно ощущаемое чувство исходившей от него угрозы. Не столь елейный, не такой тупой, не настолько грязный, как Козел, Гиена был гораздо жестче, кровь быстрее бежала в его жилах, и если в легкости, с которой Козел нес Мальчика на плечах, чувствовалась просто сила, то в Гиене была сила совсем другого рода - животная, скотская. Белоснежная рубашка Гиены, распахнутая на груди, обнажала саму его суть - темную и жестокую. В вырезе ворота горел кроваво-красный рубин, подвешенный на золотой цепи.

Сейчас, в полдень, Гиена стоял на краю леса, не сводя глаз с Козла с Мальчиком на плечах. Мотнув головой, он неторопливо полез в карман и вытащил очередную мозговую кость размером с кулак, на вид совершенно несъедобную, которую тут же и разгрыз своими мощными челюстями с такой легкостью, как если бы это была яичная скорлупа.

Затем, по-прежнему не выпуская Козла из виду, он натянул пару желтых перчаток, снял с сучка над головой трость и, неожиданно резко повернувшись, скрылся между деревьями, стоявшими в полном безмолвии как некий зловещий занавес.

Здесь Гиена сунул трость в свою густую косматую гриву и, опустившись на четвереньки, помчался вперед в одному ему известном направлении. При этом он смеялся, но смех этот был