карманным фонариком, однако увидел сквозь редкие деревья, что оперативники уже оцепляют маленький лесок.

Фролов сидел в старой бревенчатой баньке. Дверь в нее он завалил тяжелым котлом и подпер доской. Было еще в этой бане оконце с выбитым стеклом, узкое и длинное.

Сидя на подгнившем плесневелом полке, он видел, как за стволами сосен мелькнуло несколько фигур, догадался, что это за ним, и выстрелил в оконце просто так, для потехи.

Спокойный голос негромко крикнул из леса:

– Выходи, Фролов! Отплясался.

Это сказал подполковник. Он стоял рядом с Глазычевым и шепотом отдавал приказания людям, стягивая их вокруг баньки.

– А если выйду, – спросил Фролов, – чего мне будет?

– Будет тебе суд, – ответил подполковник.

– Дырка? – спросил Фролов.

– Дырка, – ответил подполковник.

Помолчав, Фролов снова окликнул его:

– Эй, начальник! А может, потяну на всю катушку, на пятнадцать лет?

– Поторгуйся, может, и потянешь.

– Да нет, – сказал Фролов. – Пожалуй, не потяну.

Подполковник тихо обратился к Глазычеву:

– Сделаем так. Ребята выломают дверь, собаку пустим вперед. Сможет твой пес взять эту сволочь?

– Он постарается, – сказал Глазычев.

Покуда подполковник отдавал распоряжения, Глазычев грел Мухтару лапы, заворачивая их поочередно в полу своего полушубка. Проводник погладил собаку по жесткой, холодной шерсти, но ему сейчас казалось, что шерсть теплая и мягкая.

Из бани и в баню несколько раз выстрелили. Часть ребят отвлекала Фролова к окну. Тем временем под стенами уже стояли трое, они были у самых дверей, держа в руках бревно.

Глазычев подполз с Мухтаром ближе и залег шагах в десяти против двери.

– Фролов! – окликнул бандита подполковник. – Бросай оружие, выходи!

– Нет расчета, – сказал Фролов.

И, куражась перед концом, он начал ругаться.

Глазычев взглянул на подполковника; тот взмахнул рукой оперативникам, держащим бревно.

Ребята отошли от стены и, пригнувшись, с размаху ударили бревном в дверь.

Из бани Фролов стрелял уже подряд.

Глазычев положил руку на шею Мухтара и, чувствуя, как дрожит его кожа от ярости (Мухтар ненавидел стрельбу), шепнул ему в ухо:

– Будь молодцом, дружок.

И внезапно злым, окостеневшим голосом громко скомандовал:

– Фасс, Мухтар!

И толкнул в шею, вперед.

Мухтар ворвался в баню через поваленную, сорванную с петель дверь. Здесь было темнее, чем на улице.

Фролов сидел на корточках, на полке, схоронившись за печным стояком. Высовывая из закутка только голову и руку с пистолетом, он смотрел в светлый от снега и луны дверной проем и стрелял в него, как только показывалась там хоть какая-нибудь тень.

Однако Фролов наблюдал за дверным проемом не во всю его высоту, а примерно с половины, рассчитывая на появление человека. Собаки он не ожидал. Но даже если бы он и ожидал собаку, то Мухтар пролетел через дверь с быстротой черта. И только когда на мгновение, уже в бане, в полутьме, с разбега он замер, Фролов выстрелил в него. Бандит был уверен, что он попал в собаку – до нее было метра три, не больше, – но она не упала, не завизжала, как хотелось бы Фролову, а бросилась к нему на полок.

Он успел выстрелить в нее еще раз, в упор, и это было все, что он успел сделать. Собака повисла на его правой руке, рванула с полка вниз, на пол, он попытался вскочить на ноги, но ему было не стряхнуть ее с себя, она лежала у него на груди, вцепившись в горло, сперва сильно, так, что он задохнулся, а потом послабее, однако этого он уже не почувствовал.

Глазычев вбежал в баню первым. Он метнулся туда еще раньше, после первого выстрела, но подполковник резко крикнул:

– Назад, Глазычев!

И кто-то из оперуполномоченных схватил его за локоть.

– Не дури, проводник, – спокойно сказал оперуполномоченный. – Тебе что, не терпится на тот свет? Никуда от нас Фролов не денется. Пусть порасстреляет патроны.

– Собака, – сказал проводник.

Когда он вбежал в баню и тотчас же вслед за ним ребята, они все увидели лежащего на полу Фролова и на нем – пса. Штук пять карманных фонариков скрестили в этом месте свои лучи.

– Мухтар! – позвал проводник.

Одно ухо у Мухтара еле заметно вздрогнуло и снова обвисло.

– Фу, Мухтар! – сказал проводник. – Ко мне!

– Не мешай ему, он работает, – пошутили ребята.

Наклонившись над Мухтаром, Глазычев попробовал сдвинуть его с груди Фролова на пол. Кто-то еще помог ему, опасливо взявшись и приподымая не по-живому тяжелую, обвисшую собаку.

Сдвинуть Мухтара в сторону удалось, но за ним стронулось с места и тело Фролова: морда Мухтара лежала на его горле. Глазычев сунул ствол своего пистолета собаке в зубы и с силой разжал ей пасть. Оттуда на руки проводника вытекла кровь.

Бандита в тюремной машине отвезли в Управление – он пришел в себя минут через сорок, – а Глазычев с Мухтаром, завернутым в полушубок, поехал на газике в питомник.

Перед отъездом подполковник сказал ему:

– Спасибо, товарищ младший лейтенант.

– Я что, – махнул рукой Глазычев. – Я ничего.

– А может, выживет? – сказал подполковник. – Ведь теплый еще.

– Он постарается, – ответил Глазычев.

В питомнике проводник поднял с постели Зырянова – ветврач жил тут же. Мухтара перенесли в амбулаторию на стол. Первая пуля попала ему в грудь, навылет, вторая – в голову, застряв у затылка.

Копаясь в ране и доставая пулю пинцетом, Зырянов сказал:

– Одна эта штука должна была уложить его наповал.

– Значит, всё? – спросил Глазычев. Он держал голову Мухтара, помогая ветврачу.

– Жить, может, и будет, – сказал Зырянов. – А со служебно-розыскной собакой, пожалуй, всё.

Провозившись еще с полчаса, они перенесли Мухтара в изолятор – в комнату позади амбулатории; здесь стояли четыре пустые клетки.

Потом они долго мыли окровавленные руки. Погасили яркий электрический свет. За окнами было чахлое зимнее утро.

– Хотите спирту? – спросил Зырянов.

Сам он пить не стал, а проводнику отмерил в мензурку сто граммов.

– Водой разбавить вам?

– Да нет, я лучше потом запью водой.

– Вы только задержите дыханье после спирта, а то можно обжечь слизистую.

– Я знаю, – сказал проводник. – В войну пивал его.

– Ну и климат у нас! – сказал Зырянов, посмотрев в окно. – Всегда мечтал жить на юге – и всю жизнь прожил в Питере. Вот выйду на пенсию, уеду куда-нибудь со своей старухой в Ашхабад. Буду выращивать урюк.

– Больше у меня такой собаки не будет, – сказал Глазычев.

– Отличный был пес, – сказал Зырянов. – Шли бы вы домой, Глазычев. Я скажу начальнику, что отправил вас. Вы имеете полное право на отдых: бандита ведь взяли.

– Я-то его не