- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (55) »
год как ушёл из колхоза и работал в городе.
Не по душе пришлось Ульяне и Никиткино шефство над поросятами. Хватит и того, что она целыми днями крутится в свинарнике. А сыну здесь делать нечего, найдётся ему работа и в своём хозяйстве.
Только Александра Шарапова безотказно работала на ферме. Но делала всё как заведённая, ходила сутулясь, была молчалива, редко улыбалась, и Гошка с тревогой смотрел на мать.
Отгуляли метели, отыграли трескучие морозы, и зима повернула на весну. Дни стали длиннее, на солнцепёке вытаивали чёрные завалинки, с крыш зазвенела частая капель, а к вечеру под застрехами намерзали метровые сосульки, похожие на алмазные мечи и клинки. На ферме начались опоросы свиней. В станках около розовых гороподобных маток захрюкали десятки сосунков-поросят. — Ну, сынок, быть нашей ферме с богатым приплодом, — радовалась Александра и каждый день сообщала ему о новорождённых. Гошке даже показалось, что мать в эти дни тоже оттаяла: стала оживлённее, разговорчивее, не давала покоя ни Ульяне, ни Стеше, то и дело посылала их разыскивать по колхозу Кузяева. — Слушай, братец! Ты кто на ферме? Хозяин или так… сбоку припёка? — в сердцах выговаривала она ему, когда Ефим появлялся на ферме. — Смотри, сколько живности прибавилось! Теперь только бы сберечь да вырастить… Не было покоя в эти дни и Гошке с Никиткой. Они навещали ферму каждый день и записывали в дневник, сколько какая матка принесла детёнышей. Однажды, заглянув в свинарник, мальчишки застали своих матерей около клетки породистой свиньи Булки. Присев на корточки, Александра с Ульяной и Стешей что-то внимательно рассматривали. Ребята подошли ближе, заглянули через плечи матерей и увидели на рогожной подстилке трёх поросят. Они были синие, сморщенные, жалкие и почти не шевелились. — Что это, мам? — спросил Гошка. — Только что Булка опоросилась, — объяснила мать. — Пятнадцать штук принесла. А эти трое — последненькие. Не принимает их матка… покусала даже… Гошка с Никиткой склонились над новорождёнными. — Ну чего вы глазеете? Чего? Не вашего ума здесь дело! — прикрикнула на них Ульяна. — Шли бы по домам… Подошёл Ефим Кузяев, густоусый, плотный мужчина в брезентовом плаще поверх полушубка, в шапке-ушанке. Носком сапога небрежно пошевелил поросят: — Дохляки… Не жильцы на белом свете… Этих можно выбраковывать. Да небось ещё будут. — А если обогреть да с соски попоить? — заметила Александра. — Вдруг и отойдут. — Куда там!.. Одна морока с этими лядащими. Вы тут со здоровым-то приплодом еле управляетесь. Спишем по акту — и вся недолга. — И что ты, Ефим, делаешь? — не выдержала Александра. — Зачем же добро губить? Кузяев нахмурился и, покосившись на мальчишек, отвёл Александру в сторону. — Ты, сестрица, не ерунди, — вполголоса обратился он к Александре. — Кормов на весь приплод нам всё равно не хватит. Уж лучше слабосильных да хилых сейчас списать, чтобы потом перед районом за каждого поросёнка в ответе не быть. Подохли, мол, при рождении — и никто нас ни в чём обвинить не посмеет. Так председатель колхоза распорядился, Калугин… Поражённая, Александра отступила назад: — Быть этого не может! — Неправильно!.. Нельзя так делать! — вспыхнув, подхватила Стеша Можаева, смуглая девушка в кирзовых сапогах и ватнике. — Начальству, ему виднее, что делать, — вздохнув, сказал Кузяев. — А мы люди маленькие: приказано — исполняй. И ты, сестрица, особенно-то не усердствуй. Дохляков спишут, вам же, свинаркам, легче будет. — Ни совести у нашего начальства, ни радения. — Александра горестно всплеснула руками. — И куда ж это несёт нас?.. Люди обычно урожаям радуются, приплодам, а мы ж себя под корень рубим. — Ты же знаешь нашего председателя: сказал — и баста! — оправдывался Кузяев. — Да Калугин хоть бы нас спросил, что с приплодом-то делать! — не могла успокоиться Александра. — Ведь мы же свинарки всё-таки… А то бац — и распоряжение! — Тётя Шура, а вот пойдёмте к Калугину… поговорим с ним, — предложила Стеша. — И впрямь — сходим! — кивнула Александра и, подойдя к бочке с водой, принялась мыть руки. — Вы что же — мне не доверяете? — настороженно спросил Кузяев. — И верить не желаю, — отмахнулась Александра. — Нет, я себе не лиходейка, чтобы живых поросят хоронить… И как у Калугина язык повернулся, чтобы такое сказать… — Она вытерла руки и вместе со Стешей пошла к председателю. — Распустились! Начальства не слушают… Чёрт те что! — выругался Кузяев и подозвал к себе Гошку с Никиткой. — Ну вы, народец, на все руки от скуки. Опять вы здесь? Тащите тогда дохляков в овраг и закапывайте… Мальчишки взглянули на Ульяну. Та ещё раз осмотрела поросят, прикрыла их рогожкой и хмуро кивнула ребятам. — Зря Александра расшумелась… не жильцы они на белом свете. Несите, коли так… — Не понесу я… — буркнул Гошка, — пока мамка со Стешей из правления не придут… — И ты самовольничаешь! — озлился Кузяев. — Тогда убирайся с фермы… и чтоб ноги твоей здесь не было. — Ладно, Степаныч, не расстраивайся. Мой отнесёт, — сказала Ульяна и, завернув поросят в рогожку, сунула их в руки Никитке. Потом ещё вручила ему заступ. Сжавшись и стараясь не глядеть на приятеля, Никитка поплёлся к оврагу, хотя до смерти боялся дохлых мышей, кошек и птиц. Но не прошло и минуты, как его догнал Гошка и отобрал у него рогожку с поросятами. — Сам закопаешь? Да? — обрадовался Никитка. Гошка молчал. Он шёл и злился. И почему это Кузяев всегда зовёт их «народец», помыкает ими и командует, словно они в долгу перед ним? Небось своего Митьку не пошлёт закапывать дохлых поросят. Да если бы не мамки, может, они и на ферму никогда бы не заходили. Дорога начала спускаться в овраг. Поросята в рогожке еле слышно попискивали. Гошка сунул под рогожку руку и осторожно потрогал поросят. Они были ещё тёпленькие. Вот один из поросят слабо ухватил Гошкин палец и принялся сосать его. «А мамка правильно шумела: нельзя их хоронить», — подумал Гошка и остановился. — Слышь, — позвал он Никитку. — А они ещё живые… палец сосут. Попробуй вот… Никитка не без робости сунул руку под рогожку, и вскоре лицо его расплылось в улыбке. — И впрямь живые… Наверное, есть хотят. Им бы сейчас молока тёплого… Из соски. Помнишь, как мы кроликов отпаивали? Мальчишки, словно по сговору, посмотрели на овраг, потом на заступ. — Молоко-то у нас найдётся, — задумчиво заметил Гошка. — А вот где соску взять?.. — Поискать надо, — сказал Никитка. — У нас где-то валялась. — Тогда пошли к нам, — распорядился Гошка.
Отгуляли метели, отыграли трескучие морозы, и зима повернула на весну. Дни стали длиннее, на солнцепёке вытаивали чёрные завалинки, с крыш зазвенела частая капель, а к вечеру под застрехами намерзали метровые сосульки, похожие на алмазные мечи и клинки. На ферме начались опоросы свиней. В станках около розовых гороподобных маток захрюкали десятки сосунков-поросят. — Ну, сынок, быть нашей ферме с богатым приплодом, — радовалась Александра и каждый день сообщала ему о новорождённых. Гошке даже показалось, что мать в эти дни тоже оттаяла: стала оживлённее, разговорчивее, не давала покоя ни Ульяне, ни Стеше, то и дело посылала их разыскивать по колхозу Кузяева. — Слушай, братец! Ты кто на ферме? Хозяин или так… сбоку припёка? — в сердцах выговаривала она ему, когда Ефим появлялся на ферме. — Смотри, сколько живности прибавилось! Теперь только бы сберечь да вырастить… Не было покоя в эти дни и Гошке с Никиткой. Они навещали ферму каждый день и записывали в дневник, сколько какая матка принесла детёнышей. Однажды, заглянув в свинарник, мальчишки застали своих матерей около клетки породистой свиньи Булки. Присев на корточки, Александра с Ульяной и Стешей что-то внимательно рассматривали. Ребята подошли ближе, заглянули через плечи матерей и увидели на рогожной подстилке трёх поросят. Они были синие, сморщенные, жалкие и почти не шевелились. — Что это, мам? — спросил Гошка. — Только что Булка опоросилась, — объяснила мать. — Пятнадцать штук принесла. А эти трое — последненькие. Не принимает их матка… покусала даже… Гошка с Никиткой склонились над новорождёнными. — Ну чего вы глазеете? Чего? Не вашего ума здесь дело! — прикрикнула на них Ульяна. — Шли бы по домам… Подошёл Ефим Кузяев, густоусый, плотный мужчина в брезентовом плаще поверх полушубка, в шапке-ушанке. Носком сапога небрежно пошевелил поросят: — Дохляки… Не жильцы на белом свете… Этих можно выбраковывать. Да небось ещё будут. — А если обогреть да с соски попоить? — заметила Александра. — Вдруг и отойдут. — Куда там!.. Одна морока с этими лядащими. Вы тут со здоровым-то приплодом еле управляетесь. Спишем по акту — и вся недолга. — И что ты, Ефим, делаешь? — не выдержала Александра. — Зачем же добро губить? Кузяев нахмурился и, покосившись на мальчишек, отвёл Александру в сторону. — Ты, сестрица, не ерунди, — вполголоса обратился он к Александре. — Кормов на весь приплод нам всё равно не хватит. Уж лучше слабосильных да хилых сейчас списать, чтобы потом перед районом за каждого поросёнка в ответе не быть. Подохли, мол, при рождении — и никто нас ни в чём обвинить не посмеет. Так председатель колхоза распорядился, Калугин… Поражённая, Александра отступила назад: — Быть этого не может! — Неправильно!.. Нельзя так делать! — вспыхнув, подхватила Стеша Можаева, смуглая девушка в кирзовых сапогах и ватнике. — Начальству, ему виднее, что делать, — вздохнув, сказал Кузяев. — А мы люди маленькие: приказано — исполняй. И ты, сестрица, особенно-то не усердствуй. Дохляков спишут, вам же, свинаркам, легче будет. — Ни совести у нашего начальства, ни радения. — Александра горестно всплеснула руками. — И куда ж это несёт нас?.. Люди обычно урожаям радуются, приплодам, а мы ж себя под корень рубим. — Ты же знаешь нашего председателя: сказал — и баста! — оправдывался Кузяев. — Да Калугин хоть бы нас спросил, что с приплодом-то делать! — не могла успокоиться Александра. — Ведь мы же свинарки всё-таки… А то бац — и распоряжение! — Тётя Шура, а вот пойдёмте к Калугину… поговорим с ним, — предложила Стеша. — И впрямь — сходим! — кивнула Александра и, подойдя к бочке с водой, принялась мыть руки. — Вы что же — мне не доверяете? — настороженно спросил Кузяев. — И верить не желаю, — отмахнулась Александра. — Нет, я себе не лиходейка, чтобы живых поросят хоронить… И как у Калугина язык повернулся, чтобы такое сказать… — Она вытерла руки и вместе со Стешей пошла к председателю. — Распустились! Начальства не слушают… Чёрт те что! — выругался Кузяев и подозвал к себе Гошку с Никиткой. — Ну вы, народец, на все руки от скуки. Опять вы здесь? Тащите тогда дохляков в овраг и закапывайте… Мальчишки взглянули на Ульяну. Та ещё раз осмотрела поросят, прикрыла их рогожкой и хмуро кивнула ребятам. — Зря Александра расшумелась… не жильцы они на белом свете. Несите, коли так… — Не понесу я… — буркнул Гошка, — пока мамка со Стешей из правления не придут… — И ты самовольничаешь! — озлился Кузяев. — Тогда убирайся с фермы… и чтоб ноги твоей здесь не было. — Ладно, Степаныч, не расстраивайся. Мой отнесёт, — сказала Ульяна и, завернув поросят в рогожку, сунула их в руки Никитке. Потом ещё вручила ему заступ. Сжавшись и стараясь не глядеть на приятеля, Никитка поплёлся к оврагу, хотя до смерти боялся дохлых мышей, кошек и птиц. Но не прошло и минуты, как его догнал Гошка и отобрал у него рогожку с поросятами. — Сам закопаешь? Да? — обрадовался Никитка. Гошка молчал. Он шёл и злился. И почему это Кузяев всегда зовёт их «народец», помыкает ими и командует, словно они в долгу перед ним? Небось своего Митьку не пошлёт закапывать дохлых поросят. Да если бы не мамки, может, они и на ферму никогда бы не заходили. Дорога начала спускаться в овраг. Поросята в рогожке еле слышно попискивали. Гошка сунул под рогожку руку и осторожно потрогал поросят. Они были ещё тёпленькие. Вот один из поросят слабо ухватил Гошкин палец и принялся сосать его. «А мамка правильно шумела: нельзя их хоронить», — подумал Гошка и остановился. — Слышь, — позвал он Никитку. — А они ещё живые… палец сосут. Попробуй вот… Никитка не без робости сунул руку под рогожку, и вскоре лицо его расплылось в улыбке. — И впрямь живые… Наверное, есть хотят. Им бы сейчас молока тёплого… Из соски. Помнишь, как мы кроликов отпаивали? Мальчишки, словно по сговору, посмотрели на овраг, потом на заступ. — Молоко-то у нас найдётся, — задумчиво заметил Гошка. — А вот где соску взять?.. — Поискать надо, — сказал Никитка. — У нас где-то валялась. — Тогда пошли к нам, — распорядился Гошка.
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (55) »