похвалиться, что в его жизни нет путаницы? И даже если такие есть, я не мог бы, как они, за горсть медяков проводить по восемь часов в какой-нибудь вшивой канцелярии, лишь бы считать себя порядочным человеком.

Он кладет локти на стол и подпирает голову руками, потом запускает длинные тонкие пальцы в еще более длинные волосы и поднимает на меня глаза:

— Что скажете?

Но прежде чем я решил, отвечать или нет, Джон продолжает, потому что он явно из тех, кто любит говорить один:

— Может, вы принимаете меня за подонка, потому что я болтаюсь на Дрейк-стрит? Ошибаетесь, Питер! Я закончил курсы бухгалтеров и все, что нужно, чтобы быть приличным банковским чиновником. Более того: признаюсь вам, что даже был приличным банковским служащим. Ну и что из этого?.. Нет, подобная порядочность ради жалких медяков мне ненавистна. Я закормлен этой порядочностью, меня от нее тошнит. Порок или то, что называется пороком, все же предпочтительнее. Хотя и он…

Райт вновь опускает голову, пытаясь вспомнить, что, собственно, «он»… После проводит рукой по волосам, взъерошив их окончательно, и продолжает монолог:

— Все эти квартиры, которые вечером пахнут женскими духами, а утром женским потом, и эти красавицы из кабаре, которые вечером, прежде чем лечь с вами, вместе с гримом смывают и свою красоту… и эти рожи, из-за которых не можешь выпить спокойно кружку пива, потому что они твои люди, а ты их человек…, и… и… и вся эта Дрейк-стрит, как и все остальные…

Раз уж он заговорил о запахе, меня так и подмывает попросить его немножко отодвинуться, поскольку я уже не знаю, что пью — скоч или одеколон «Сирень».

Он действительно под градусом, хотя и не до такой степени, как старается показать. Это еще не беда. Беда в том, что и я стараюсь казаться под мухой, у Джона хватает легкомыслия мне верить. Поэтому я не удивляюсь, когда, вернувшись из туалета, замечаю на дне своего стакана беловатый осадок. Примитивно работает. Следовало бы сказать ему, что в подобных случаях предпочтительнее ампула с бесцветной жидкостью. Но что делать, если он все время говорит сам и не дает мне вымолвить ни слова.

Падаю в кресло и, разумеется, неверным движением смахиваю стакан со стола.

— Деви, еще виски! — кричит Райт.

И, опорожнив свой стакан, добавляет:

— И еще!

Наконец встает и, в свою очередь, идет инспектировать туалетную комнату.

Теперь или никогда. Выскакиваю из кафе и через дорогу бросаюсь к книжной лавке, обязанной своим существованием порнографическим инъекциям моего шефа.

— Райт совсем напился, — информирую я человека, стоящего за прилавком. — Вы не могли бы вызвать его минут через двадцать, пока я расплачусь. Его придется выносить на руках.

— У меня как раз к нему одно дело…

У меня нет времени слушать. Возвращаюсь в кафе, лишь на минуту опередив Джона.

— Беда женщин в том, Питер, что они привлекают красотой и сексом… а ведь и то и другое в них фальшиво… Пока их смотришь, как они кривляются под прожектором «Евы»… как подмигивают глазами и вертят задницами… думаешь: богини… и уже в постели понимаешь — самые обыкновенные проститутки… Проститутки, которые знают пять-шесть танцевальных па… что еще…

Он поднимает стакан, я следую его примеру и, поскольку возникает пауза, осмеливаюсь возразить:

— Все же, Джон, согласись, что есть и роскошные женщины… Есть и роскошные… Джон…

— Есть… соглашается Джон. — Но роскошные, Питер, не бывают свободны. Именно потому, что они роскошные, кто-то успел прибрать их к рукам… до тебя и меня…

— Это не мешает, — пренебрежительно машу я рукой.

— Не мешает?.. — восклицает Райт, заговорщицки понижая голос. — Мешает, Питер, да так, что в один прекрасный момент спрашиваешь… спрашиваешь себя, стоит ли такого риска… женщина, даже если она роскошна, как «кадиллак».

Вопрос действительно заслуживает зрелого размышления, и я вновь отправляюсь инспектировать туалет. А когда возвращаюсь, без особого удивления убеждаюсь, что на дне моего стакана вновь присутствует нечто белесое. Действительно следовало бы информировать его о преимуществе ампул.

На этот раз мой стакан предусмотрительно отодвинут от края стола, чтобы вновь не произошла авария, но я и не помышляю об аварии. Отпиваю малюсенький глоток, уверенный, что вряд ли мне станет плохо от подобной порции, тем более что эти снотворные так плохо растворяются. Джон вновь собирается возобновить свой монолог, но тут в дверях показывается букинист-порнограф и подзывает моего собеседника к себе.

Дожидаюсь, пока Деви повернется ко мне спиной, ибо в этот момент Деви — единственный свидетель нашего послеобеденного запоя, а затем, энергично взболтав содержимое стакана, выливаю его в давно намеченное место — в один из горшков с бегониями, украшающими окно. Не уверен, что эта бегония выживет — все зависит от того, насколько она стойка к алкоголю и снотворному, — но я предпочитаю, чтобы эксперимент проводился на ней, а не на мне. Затем переливаю себе немного из стакана Джона, чтобы мой не был совсем пуст, и застываю в позе натурщика, позирующего для картины «Ловец».

— Этот кретин нашел время, чтобы заниматься делами, — слышу через несколько минут реплику Райта, который появился вновь, а с ним — упоительный аромат сирени.

— Оставь его, — прошу я, опустошая стакан. — Книжный червь и больше ничего.

— Пигмей, — подхватывает Джон, садясь на место. — Он из людей… из тех людей, Питер, которые готовы дремать всю жизнь за лавкой… всю жизнь, понимаешь, ради горсти медяков…

При этих словах сиреневое дерево, в свою очередь, допивает стакан и заказывает Деви еще два скоча.

Что касается моего виски, если меня не обманывает память, я не успеваю его допить. Сонливость все более овладевает мной, и, как я ни борюсь с ней, приходится в конце концов заявить, что я иду спать.

Легко сказать «иду». Едва я выпрямляюсь, как не без удивления обнаруживаю, что едва держусь на ногах. И Райту приходится взять меня под руку и препроводить до родной «Аризоны».

Мы еле-еле забираемся по лестнице на мой этаж, я повисаю тряпкой на шее Райта, так что ему приходится с материнской заботливостью, хотя и без материнской нежности, уложить меня в постель. Меня тут же сразил глубокий сон. Но как бы ни был он глубок, я успеваю установить, что моя нянька перемещается в кухню, затем возвращается, выкуривает сигарету, энергично меня толкает несколько раз, чтобы проверить, так ли уж беспробудно я сплю, после чего вновь возвращается в кухню, затем покидает мой номер, закрыв дверь на ключ снаружи и протолкнув через щель под дверью обратно в комнату. Примерно в это же время я