копье,
Был предан нам на расхищенье,
И имя славное твое
Теперь - и брань и поношенье!"
В ответ, склонив на грудь главу, Мазепа горько улыбнулся; Прилег, безмолвный, на траву И в плащ широкий завернулся. Мы все с участием живым, За гетмана пылая местью, Стояли молча перед ним, Поражены ужасной вестью. Он приковал к себе сердца: Мы в нем главу народа чтили, Мы обожали в нем отца, Мы в нем отечество любили. Не знаю я, хотел ли он Спасти от бед народ Украины Иль в ней себе воздвигнуть трон, - Мне гетман не открыл сей тайны. Ко нраву хитрого вождя Успел я в десять лет привыкнуть; Но никогда не в силах я Был замыслов его проникнуть. Он скрытен был от юных дней, И, странник, повторю: не знаю, Что в глубине души своей Готовил он родному краю. Но знаю то, что, затая Любовь, родство и глас природы, Его сразил бы первый я, Когда б он стал врагом свободы. С рассветом дня мы снова в путь Помчались по степи унылой. Как тяжко взволновалась грудь, Как сердце юное заныло, Когда рубеж страны родной Узрели мы перед собой!
В волненье чувств, тоской томимый, Я, как ребенок, зарыдал И, взявши горсть земли родимой, К кресту с молитвой привязал. "Быть может, - думал я, рыдая, - Украины мне уж не видать! Хоть ты, земля родного края, Меня в чужбине утешая, От грусти будешь врачевать, Отчизну мне напоминая…" Увы! предчувствие сбылось: Судьбы веленьем самовластной С тех пор на родине прекрасной Мне побывать не довелось…
В стране глухой, в стране безводной, Где только изредка ковыль По степи стелется бесплодной, Мы мчались, поднимая пыль. Коней мы вовсе изнурили, Страдал увенчанный беглец, И с горстью шведов наконец В Бендеры к туркам мы вступили. Тут в страшный недуг гетман впал; Он непрестанно трепетал, И, взгляд кругом бросая быстрый, Меня и Орлика он звал И, задыхаясь, уверял, Что Кочубея видит с Искрой.
"Вот, вот они!.. При них палач! - Он говорил, дрожа от страху: - Вот их взвели уже на плаху, Кругом стенания и плач… Готов уж исполнитель муки; Вот засучил он рукава, Вот взял уже секиру в руки… Вот покатилась голова… И вот другая!.. Все трепещут! Смотри, как страшно очи блещут!.."
То в ужасе порой с одра Бросался он в мои объятья: "Я вижу грозного Петра! Я слышу страшные проклятья! Смотри: блестит свечами храм, С кадильниц вьется фимиам… Митрополит, грозящий взором, Так возглашает с громким хором: "Мазепа проклят в род и род: Он погубить хотел народ!"
То, трепеща и цепенея, Он часто зрел в глухую ночь Жену страдальца Кочубея И обольщенную их дочь. В страданьях сих изнемогая, Молитву громко он читал, То горько плакал и рыдал, То, дикий взгляд на всех бросая, Он, как безумный, хохотал. То, в память приходя порою, Он очи, полные тоскою, На нас уныло устремлял.
В девятый день приметно стало Страдальцу под вечер трудней; Изнеможенный и усталый, Дышал он реже и слабей; Томим болезнию своей, Хотел он скрыть, казалось, муку… К нему я бросился, взял руку, - Увы! она уже была И холодна и тяжела! Глаза, остановись, смотрели, Пот проступал, он отходил… Но вдруг, собрав остаток сил, Он приподнялся на постели И, бросив пылкий взгляд на нас: "О Петр! О родина!" - воскликнул. Но с сим в страдальце замер глас, Он вновь упал, главой поникнул, В меня недвижный взор вперил И вздох последний испустил… Без слез, без чувств, как мрамор хладный, Перед умершим я стоял. Я ум и память потерял, Убитый грустью безотрадной…
День грустных похорон настал: Сам Карл, и мрачный и унылый, Вождя Украины до могилы С дружиной шведов провожал. Козак и швед равно рыдали; Я шел, как тень, в кругу друзей. О странник! Все предузнавали, Что мы с Мазепой погребали Свободу родины своей. Увы! последний долг герою Чрез силу я отдать успел. В тот самый день внезапно мною Недуг жестокий овладел. Я был уж на краю могилы; Но жизнь во мне зажглась опять, Мои возобновились силы, И снова начал я страдать. Бендеры мне противны стали, Я их покинул и летел От земляков в чужой предел, Рассеять мрак своей печали. Но, ах, напрасно! Рок за мной С неотразимою бедой, Как дух враждующий, стремился: Я схвачен был толпой врагов - И в вечной ссылке очутился Среди пустынных сих лесов…
Уж много лет прошло в изгнанье. В глухой и дикой стороне Спасение и упованье Была святая вера мне.
Я привыкал к несчастной доле; Лишь об Украине и родных, Украдкой от врагов моих, Грустил я часто поневоле. Что сталось с родиной моей? Кого в Петре - врага иль друга Она нашла в беде своей? Где слезы льет моя подруга? Увижу ль я своих друзей?.. Так я души покой минутный В своем изгнанье возмущал И от тоски и думы смутной, Покинув город бесприютный, В леса и дебри убегал. В моей тоске, в моем несчастье, Мне был отраден шум лесов, Отрадно было мне ненастье, И вой грозы, и плеск валов. Во время бури заглушала Борьба стихий борьбу души; Она мне силы возвращала, И на мгновение, в глуши, Душа страдать переставала.
Раз у якутской юрты я Стоял под сосной одинокой; Буран шумел вокруг меня, И свирепел мороз жестокой; Передо мной скалы и лес Грядой тянулися безбрежной; Вдали, как море, с степью снежной Сливался темный свод небес. От юрты вдаль тальник кудрявый Под снегом стлался, между гор В боку был виден черный бор И берег Лены величавый. Вдруг вижу: женщина идет, Дохой убогою прикрыта, И связку дров едва несет, Работой и тоской убита. Я к ней, и что же?.. Узнаю В несчастной сей, в мороз и вьюгу, Козачку юную мою, Мою прекрасную подругу!..
Узнав об участи моей, Она из родины своей Пошла искать меня в изгнанье. О странник! Тяжко было ей Не разделять со мной страданье. Встречала много на пути Она страдальцев знаменитых, Но не могла меня найти: Увы! я здесь в числе забытых. Закон велит молчать, кто я, Начальник сам того не знает. Об том и спрашивать меня Никто в Якутске не дерзает.
И добрая моя жена, Судьбой гонимая жестокой, Была блуждать осуждена, Тая тоску в душе высокой.
Ах, говорить ли, странник мой, Тебе об радости печальной При встрече с доброю женой В стране глухой, в стране сей дальней? Я ожил с нею; но детей Я не нашел уже при ней. Отца и матери страданья Им не судил узнать творец; Они, не зрев страны изгнанья, Вкусили радостный конец.
С моей подругой возвратилось Душе спокойствие опять: Мне будто легче становилось; Я начал реже тосковать. Но, ах! не долго счастье
В ответ, склонив на грудь главу, Мазепа горько улыбнулся; Прилег, безмолвный, на траву И в плащ широкий завернулся. Мы все с участием живым, За гетмана пылая местью, Стояли молча перед ним, Поражены ужасной вестью. Он приковал к себе сердца: Мы в нем главу народа чтили, Мы обожали в нем отца, Мы в нем отечество любили. Не знаю я, хотел ли он Спасти от бед народ Украины Иль в ней себе воздвигнуть трон, - Мне гетман не открыл сей тайны. Ко нраву хитрого вождя Успел я в десять лет привыкнуть; Но никогда не в силах я Был замыслов его проникнуть. Он скрытен был от юных дней, И, странник, повторю: не знаю, Что в глубине души своей Готовил он родному краю. Но знаю то, что, затая Любовь, родство и глас природы, Его сразил бы первый я, Когда б он стал врагом свободы. С рассветом дня мы снова в путь Помчались по степи унылой. Как тяжко взволновалась грудь, Как сердце юное заныло, Когда рубеж страны родной Узрели мы перед собой!
В волненье чувств, тоской томимый, Я, как ребенок, зарыдал И, взявши горсть земли родимой, К кресту с молитвой привязал. "Быть может, - думал я, рыдая, - Украины мне уж не видать! Хоть ты, земля родного края, Меня в чужбине утешая, От грусти будешь врачевать, Отчизну мне напоминая…" Увы! предчувствие сбылось: Судьбы веленьем самовластной С тех пор на родине прекрасной Мне побывать не довелось…
В стране глухой, в стране безводной, Где только изредка ковыль По степи стелется бесплодной, Мы мчались, поднимая пыль. Коней мы вовсе изнурили, Страдал увенчанный беглец, И с горстью шведов наконец В Бендеры к туркам мы вступили. Тут в страшный недуг гетман впал; Он непрестанно трепетал, И, взгляд кругом бросая быстрый, Меня и Орлика он звал И, задыхаясь, уверял, Что Кочубея видит с Искрой.
"Вот, вот они!.. При них палач! - Он говорил, дрожа от страху: - Вот их взвели уже на плаху, Кругом стенания и плач… Готов уж исполнитель муки; Вот засучил он рукава, Вот взял уже секиру в руки… Вот покатилась голова… И вот другая!.. Все трепещут! Смотри, как страшно очи блещут!.."
То в ужасе порой с одра Бросался он в мои объятья: "Я вижу грозного Петра! Я слышу страшные проклятья! Смотри: блестит свечами храм, С кадильниц вьется фимиам… Митрополит, грозящий взором, Так возглашает с громким хором: "Мазепа проклят в род и род: Он погубить хотел народ!"
То, трепеща и цепенея, Он часто зрел в глухую ночь Жену страдальца Кочубея И обольщенную их дочь. В страданьях сих изнемогая, Молитву громко он читал, То горько плакал и рыдал, То, дикий взгляд на всех бросая, Он, как безумный, хохотал. То, в память приходя порою, Он очи, полные тоскою, На нас уныло устремлял.
В девятый день приметно стало Страдальцу под вечер трудней; Изнеможенный и усталый, Дышал он реже и слабей; Томим болезнию своей, Хотел он скрыть, казалось, муку… К нему я бросился, взял руку, - Увы! она уже была И холодна и тяжела! Глаза, остановись, смотрели, Пот проступал, он отходил… Но вдруг, собрав остаток сил, Он приподнялся на постели И, бросив пылкий взгляд на нас: "О Петр! О родина!" - воскликнул. Но с сим в страдальце замер глас, Он вновь упал, главой поникнул, В меня недвижный взор вперил И вздох последний испустил… Без слез, без чувств, как мрамор хладный, Перед умершим я стоял. Я ум и память потерял, Убитый грустью безотрадной…
День грустных похорон настал: Сам Карл, и мрачный и унылый, Вождя Украины до могилы С дружиной шведов провожал. Козак и швед равно рыдали; Я шел, как тень, в кругу друзей. О странник! Все предузнавали, Что мы с Мазепой погребали Свободу родины своей. Увы! последний долг герою Чрез силу я отдать успел. В тот самый день внезапно мною Недуг жестокий овладел. Я был уж на краю могилы; Но жизнь во мне зажглась опять, Мои возобновились силы, И снова начал я страдать. Бендеры мне противны стали, Я их покинул и летел От земляков в чужой предел, Рассеять мрак своей печали. Но, ах, напрасно! Рок за мной С неотразимою бедой, Как дух враждующий, стремился: Я схвачен был толпой врагов - И в вечной ссылке очутился Среди пустынных сих лесов…
Уж много лет прошло в изгнанье. В глухой и дикой стороне Спасение и упованье Была святая вера мне.
Я привыкал к несчастной доле; Лишь об Украине и родных, Украдкой от врагов моих, Грустил я часто поневоле. Что сталось с родиной моей? Кого в Петре - врага иль друга Она нашла в беде своей? Где слезы льет моя подруга? Увижу ль я своих друзей?.. Так я души покой минутный В своем изгнанье возмущал И от тоски и думы смутной, Покинув город бесприютный, В леса и дебри убегал. В моей тоске, в моем несчастье, Мне был отраден шум лесов, Отрадно было мне ненастье, И вой грозы, и плеск валов. Во время бури заглушала Борьба стихий борьбу души; Она мне силы возвращала, И на мгновение, в глуши, Душа страдать переставала.
Раз у якутской юрты я Стоял под сосной одинокой; Буран шумел вокруг меня, И свирепел мороз жестокой; Передо мной скалы и лес Грядой тянулися безбрежной; Вдали, как море, с степью снежной Сливался темный свод небес. От юрты вдаль тальник кудрявый Под снегом стлался, между гор В боку был виден черный бор И берег Лены величавый. Вдруг вижу: женщина идет, Дохой убогою прикрыта, И связку дров едва несет, Работой и тоской убита. Я к ней, и что же?.. Узнаю В несчастной сей, в мороз и вьюгу, Козачку юную мою, Мою прекрасную подругу!..
Узнав об участи моей, Она из родины своей Пошла искать меня в изгнанье. О странник! Тяжко было ей Не разделять со мной страданье. Встречала много на пути Она страдальцев знаменитых, Но не могла меня найти: Увы! я здесь в числе забытых. Закон велит молчать, кто я, Начальник сам того не знает. Об том и спрашивать меня Никто в Якутске не дерзает.
И добрая моя жена, Судьбой гонимая жестокой, Была блуждать осуждена, Тая тоску в душе высокой.
Ах, говорить ли, странник мой, Тебе об радости печальной При встрече с доброю женой В стране глухой, в стране сей дальней? Я ожил с нею; но детей Я не нашел уже при ней. Отца и матери страданья Им не судил узнать творец; Они, не зрев страны изгнанья, Вкусили радостный конец.
С моей подругой возвратилось Душе спокойствие опять: Мне будто легче становилось; Я начал реже тосковать. Но, ах! не долго счастье