длилось,
Оно, как сон, исчезло вдруг.
Давно закравшийся недуг
В младую грудь подруги милой
С весной приметно стал сближать
Ее с безвременной могилой.
Тут мне судил творец узнать
Всю доброту души прекрасной
Моей страдалицы несчастной.
Болезнию изнурена,
С какой заботою она
Свои страданья скрыть старалась:
Она шутила, улыбалась,
О прежних говорила днях,
О славном дяде, о детях.
К ней жизнь, казалось, возвращалась
С порывом пылких чувств ея;
Но часто, тайно от меня,
Она слезами обливалась.
Ей жизнь и силы возвратить
Я небеса молил напрасно -
Судьбы ничем не отвратить.
Настал для сердца час ужасный!
"Мой друг! - сказала мне она. -
Я умираю, будь покоен;
Нам здесь печаль была дана;
Но, друг, есть лучшая страна:
Ты по душе ее достоин.
О! там мы свидимся опять!
Там ждет награда за страданья,
Там нет ни казней, ни изгнанья,
Там нас не будут разлучать".
Она умолкла. Вдруг приметно
Стал угасать огонь очей.
И, наконец, вздохнув сильней,
Она с улыбкою приветной
Увяла в цвете юных лет,
Безвременно, в Сибири хладной,
Как на иссохшем стебле цвет
В теплице душной, безотрадной.
Могильный, грустный холм ея Близ юрты сей насыпал я. С закатом солнца я порою На нем в безмолвии сижу И чудотворною мечтою Лета протекшие бужу. Все воскресает предо мною: Друзья, Мазепа, и война, И с чистою своей душою Невозвратимая жена.
О странник! Память о подруге Страдальцу бодрость в душу льет; Он равнодушней смерти ждет И плачет сладостно о друге. Как часто вспоминаю я Над хладною ее могилой И свойства добрые ея, И пылкий ум, и образ милой! С какою страстию она, Высоких помыслов полна, Свое отечество любила. С какою живостью об нем, В своем изгнанье роковом, Она со мною говорила! Неутолимая печаль Ее, тягча, снедала тайно; Ее тоски не зрел москаль - Она ни разу и случайно Врага страны своей родной Порадовать не захотела Ни тихим вздохом, ни слезой. Она могла, она умела Гражданкой и супругой быть И жар к добру души прекрасной, В укор судьбине самовластной, В самом страданье сохранить.
… С утратой сей, от бед усталой, С душой для счастия увялой, Я веру в счастье потерял; Я много горя испытал, Но, тяжкой жизнью недовольный, Как трус презренный, не искал Спасенья в смерти самовольной. Не раз встречал я смерть в боях; Она кругом меня ходила И груды трупов громоздила В родных украинских степях. Но никогда, ей в очи глядя, Не содрогнулся я душой; Не забывал, стремяся в бой, Что мне Мазепа друг и дядя. Чтить Брута с детства я привык: Защитник Рима благородный, Душою истинно свободный, Делами истинно велик. Но он достоин укоризны: Свободу сам он погубил - Он торжество врагов отчизны Самоубийством утвердил. Ты видишь сам, как я страдаю, Как жизнь в изгнанье тяжела; Мне б смерть отрадою была, - Но жизнь и смерть я презираю… Мне надо жить; еще во мне Горит любовь к родной стране, - Еще, быть может, друг народа Спасет несчастных земляков, И, достояние отцов, Воскреснет прежняя свобода!.." Тут Войнаровский замолчал; С лица исчезнул мрак печали, Глаза слезами засверкали, И он молиться тихо стал. Гость просвещенный угадал, Об чем страдалец сей молился; Он сам невольно прослезился И несчастливцу руку дал, В душе с тоской и грустью сильной В знак дружбы верной, домогильной…
Дни уходили с быстротой. Зима обратно налетела И хладною рукой одела Природу в саван снеговой. В пустыне странник просвещенный Страдальца часто навещал, Тоску и грусть с ним разделял И об Украине незабвенной, Как сын Украины, он мечтал.
Однажды он в уединенье С отрадной вестью о прощенье К страдальцу-другу поспешал. Мороз трещал. Глухой тропою Олень пернатою стрелою Его на быстрой нарте мчал. Уже он ловит жадным взором Сквозь ветви древ, в глуши лесной, Кров одинокий и простой С полуразрушенным забором.
"С каким восторгом сладким я Скажу: окончены страданья! Мой друг, покинь страну изгнанья! Лети в родимые края! Там ждут тебя, в стране прекрасной, Благословенье земляков. И круг друзей с душою ясной, И мирный дом твоих отцов!" Так добрый Миллер предавался Дорогой сладостным мечтам. Но вот он к низким воротам Пустынной хижины примчался. Никто встречать его нейдет. Он входит в двери. Луч приветный Сквозь занесенный снегом лед Украдкой свет угрюмый льет: Все пусто в юрте безответной; Лишь мрак и холод в ней живет. "Все в запустенье! - мыслит странник. - Куда ж сокрылся ты, изгнанник?" И, думой мрачной отягчен, Тревожим тайною тоскою, Идет на холм могильный он, - И что же видит пред собою? Под наклонившимся крестом, С опущенным на грудь челом, Как грустный памятник могилы, Изгнанник, мрачный и унылый, Сидит на холме гробовом В оцепененье роковом: В глазах недвижных хлад кончины, Как мрамор, лоснится чело, И от соседственной долины Уж мертвеца до половины Пушистым снегом занесло.
Могильный, грустный холм ея Близ юрты сей насыпал я. С закатом солнца я порою На нем в безмолвии сижу И чудотворною мечтою Лета протекшие бужу. Все воскресает предо мною: Друзья, Мазепа, и война, И с чистою своей душою Невозвратимая жена.
О странник! Память о подруге Страдальцу бодрость в душу льет; Он равнодушней смерти ждет И плачет сладостно о друге. Как часто вспоминаю я Над хладною ее могилой И свойства добрые ея, И пылкий ум, и образ милой! С какою страстию она, Высоких помыслов полна, Свое отечество любила. С какою живостью об нем, В своем изгнанье роковом, Она со мною говорила! Неутолимая печаль Ее, тягча, снедала тайно; Ее тоски не зрел москаль - Она ни разу и случайно Врага страны своей родной Порадовать не захотела Ни тихим вздохом, ни слезой. Она могла, она умела Гражданкой и супругой быть И жар к добру души прекрасной, В укор судьбине самовластной, В самом страданье сохранить.
… С утратой сей, от бед усталой, С душой для счастия увялой, Я веру в счастье потерял; Я много горя испытал, Но, тяжкой жизнью недовольный, Как трус презренный, не искал Спасенья в смерти самовольной. Не раз встречал я смерть в боях; Она кругом меня ходила И груды трупов громоздила В родных украинских степях. Но никогда, ей в очи глядя, Не содрогнулся я душой; Не забывал, стремяся в бой, Что мне Мазепа друг и дядя. Чтить Брута с детства я привык: Защитник Рима благородный, Душою истинно свободный, Делами истинно велик. Но он достоин укоризны: Свободу сам он погубил - Он торжество врагов отчизны Самоубийством утвердил. Ты видишь сам, как я страдаю, Как жизнь в изгнанье тяжела; Мне б смерть отрадою была, - Но жизнь и смерть я презираю… Мне надо жить; еще во мне Горит любовь к родной стране, - Еще, быть может, друг народа Спасет несчастных земляков, И, достояние отцов, Воскреснет прежняя свобода!.." Тут Войнаровский замолчал; С лица исчезнул мрак печали, Глаза слезами засверкали, И он молиться тихо стал. Гость просвещенный угадал, Об чем страдалец сей молился; Он сам невольно прослезился И несчастливцу руку дал, В душе с тоской и грустью сильной В знак дружбы верной, домогильной…
Дни уходили с быстротой. Зима обратно налетела И хладною рукой одела Природу в саван снеговой. В пустыне странник просвещенный Страдальца часто навещал, Тоску и грусть с ним разделял И об Украине незабвенной, Как сын Украины, он мечтал.
Однажды он в уединенье С отрадной вестью о прощенье К страдальцу-другу поспешал. Мороз трещал. Глухой тропою Олень пернатою стрелою Его на быстрой нарте мчал. Уже он ловит жадным взором Сквозь ветви древ, в глуши лесной, Кров одинокий и простой С полуразрушенным забором.
"С каким восторгом сладким я Скажу: окончены страданья! Мой друг, покинь страну изгнанья! Лети в родимые края! Там ждут тебя, в стране прекрасной, Благословенье земляков. И круг друзей с душою ясной, И мирный дом твоих отцов!" Так добрый Миллер предавался Дорогой сладостным мечтам. Но вот он к низким воротам Пустынной хижины примчался. Никто встречать его нейдет. Он входит в двери. Луч приветный Сквозь занесенный снегом лед Украдкой свет угрюмый льет: Все пусто в юрте безответной; Лишь мрак и холод в ней живет. "Все в запустенье! - мыслит странник. - Куда ж сокрылся ты, изгнанник?" И, думой мрачной отягчен, Тревожим тайною тоскою, Идет на холм могильный он, - И что же видит пред собою? Под наклонившимся крестом, С опущенным на грудь челом, Как грустный памятник могилы, Изгнанник, мрачный и унылый, Сидит на холме гробовом В оцепененье роковом: В глазах недвижных хлад кончины, Как мрамор, лоснится чело, И от соседственной долины Уж мертвеца до половины Пушистым снегом занесло.