пыталась скрывать ото всех в замке Монтань. Каждый вечер, ложась в постель, она снова и снова переживала краткие минуты плотского счастья, которые она познала благодаря шевалье; ей не давал покоя вопрос: неужели все удовольствие от любви заключается в этом стремительном «посвящении»? Впрочем, и этому она была рада, но жаждала повторения.

Стоило ей прикоснуться к шевалье, как ее снова охватывало желание. Она требовала от Режиналя ласк, которые ее преобразили.

Находясь во власти совершенно неожиданного для Режиналя возбуждения, Луиза вскричала:

– Режиналь! Любовь моя!.. Дорогой возлюбленный!

Горячность девушки начинала беспокоить Мобре. Он был не прочь предаться любовным утехам, удовлетворить свою похотливость, но до смерти боялся сильных чувств, которые рискуют вызвать страшнейшие катастрофы своей чрезмерностью и полнотой. По мнению шевалье, крайней опасностью грозила страсть, заставляющая терять контроль над собой, а ведь Режиналь в любовных играх оставался наблюдателем и не допускал никакого насилия, считая его излишним и некрасивым.

– Тсс! Тсс! Луиза! – зашептал он. – Говорите тише, прошу вас… Вы отлично знаете, что Жюли всегда бродит где-нибудь неподалеку. Вдруг она вас услышит!.. Остерегайтесь сплетен! Наша любовь должна оставаться под покровом тайны…

– Тайны? – переспросила она. – Почему? Даже и теперь?

– А разве у нас появились причины выставить напоказ наши чувства, наши отношения? – удивился он.

Она вздохнула:

– Да ведь генерал мертв… Он против нас бессилен.

– А Мари?

Она неуверенно помахала рукой и продолжала:

– Ах, Мари… У нее, кроме нас, забот хватит. Теперь все ее время будет принадлежать политике, и тогда она неизбежно ослабит хватку и выпустит меня на волю – ведь я у нее в плену с тех пор, как прибыла в эти края. Кроме того, – гордо выпрямившись, прибавила она, – я уже не дитя! Я знаю, что делаю и чего хочу… Нет, ни мне, ни вам не стоит бояться Мари, дорогой Режиналь…

Он воспользовался тем, что ее любовный пыл пошел на убыль, и высвободился из объятий; потом прошелся по комнате с серьезным и строгим видом, напустив на себя задумчивость.

– В этом вы заблуждаетесь, – произнес он. – Да, Луиза, вот ваша ошибка. Несомненно, Мари пожелает отыграться на вас, чтобы заставить замолчать злые языки, а уж те не преминут заговорить, когда станет известно, что отныне замком Монтань будет править женщина. Как разыграется воображение, какие поползут слухи, когда разнесется весть, что я, единственный мужчина в этом доме, остался здесь навсегда! Вот почему, дорогая, мы должны быть осторожны как никогда в эту трудную минуту.

Она в отчаянии уронила руки и нахмурилась. Потом опустила голову и задумалась, не совсем понимая, что за угрызения совести заставляют шевалье говорить в таком тоне. Наконец она вскинула голову и топнула ножкой:

– И пусть! Неужели же скрывать нашу любовь? Выезжать или, вернее, бежать на природу, когда хочется целоваться? Идти на хитрость всякий раз, как мне вздумается снова вам отдаться. Ведь я люблю вас, Режиналь, слышите?! Нет, это невозможно! Кому-то кажется, что у меня нет ни воли, ни сил, ни желаний, что я неспособна испытывать радость! Какое заблуждение! Напротив, я чувствую, что в душе моей разгорается настоящий пожар, и я так сильна, что никому не одолеть Луизу де Франсийон!

Мобре искоса наблюдал за ней, поигрывая безделушкой, которую подобрал с небольшого столика. Он себя спрашивал: есть ли истина в словах Луизы или она просто-напросто пытается вести себя иначе, хотя ей это и не по силам. Может, она неосознанно ломала комедию. Ведь слабым людям свойственно важничать. Она напоминала ему сейчас юных гасконцев, нищих дворянчиков, являвшихся в Париж за победами и могуществом, обидеть их ничего не стоило; без гроша в кармане, держались они гордо и высокомерно, подобно испанскому королю, хотя шпаги были у них ржавые, а плащи – протерты до дыр! Именно бедному-то и нужна гордость, а слабак должен вести себя так, точно вот-вот укусит. Такой, вероятно, и была Луиза де Франсийон.

Шевалье положил безделушку на место, пошевелил бровями, будто прогоняя досадливую мысль, и снова подошел к девушке:

– У нас еще будет время сговориться о том, как действовать дальше, дорогая. Пока же слишком свежо потрясшее всех событие, что мешает нам воспринимать окружающее должным образом, ведь мы находимся во власти волнения… Я пришел проверить, чем вы намерены заняться нынче ночью…

– Мне предстоит бдение у тела покойного, – отвечала она.

– Это понятно, дорогая Луиза. Я тоже туда собираюсь. Кстати, я виделся с Мари. Мы договорились, что она дежурит до полуночи, потом вы смените ее, а я – вас. Однако меня больше интересует, что вы намеревались делать, когда я сюда вошел.

– Хотела поесть фруктов. Я совершенно обессилела, – призналась она. – Из-за этой смерти, из-за детей, которые ничего не понимают и ведут себя просто невыносимо; есть и еще кое-что…

– Идемте закусим вместе, – изрек он. – Надо спешить. Зачем заставлять Сефизу ждать?

Он взял подсвечник, направился к двери и отворил ее. Луиза подошла к двери, соединявшей ее спальню с детской, и бросила последний взгляд, чтобы убедиться: они безмятежно спят. Мобре осмотрел кровать, комод, отметил про себя, что комната стала привлекательнее, и задул три свечи.

Луиза приблизилась к нему. Он пропустил ее вперед и пошел следом.

Когда они прибыли в столовую, стол не был накрыт. Мобре поставил подсвечник и хлопнул в ладоши, подзывая Жюли. Субретка поспешно явилась.

– Жюли, прикажите подать нам с мадемуазель де Франсийон легкую закуску, – проговорил он. – Мы не голодны, но надо поддержать в себе силы. Пожалуйста, фрукты, побольше фруктов!

– Сейчас скажу Сефизе, она принесет корзину.

– Вот именно, – одобрил он, – апельсины, бананы, наймиты, кароссоли, ананасы и шадеки.

Он увидел на подносе кувшин французского вина в окружении кубков. Наполнил один из них и осушил залпом, после чего приободрился; Луиза тем временем, бесшумно и словно желая стать невидимой, раскладывала все по местам, расставляла в нужном порядке стулья, сдвинутые членами Высшего Совета и посетителями, прощавшимися с телом генерала.

Мобре не обращал на нее внимания. Он задумался, приговаривая про себя, что малышка Луиза не лишена привлекательности, и пусть в этом доме она – лицо незначительное, зато в жилах у нее – снег, как она однажды сказала о себе, и снег этот только того и ждет, чтобы растаять и даже закипеть.

Словом, он предвидел, что сможет провести с ней прекрасные минуты. Жаль, что она так скоро распалилась до неприличия, а ему по душе – кратковременные интрижки, лучше – неожиданные и,