высадки задерживаются так далеко на севере. Сейчас в их словах и взглядах много настоящего, товарищеского внимания, идущего из глубины сердца. В то же время в их поведении чувствуется какая-то скованность, неловкость, словно они считают себя виноватыми в том, что уходят на Большую Землю, а нас оставляют среди льдов.

...Второй гудок. Слышно, как выбирают якорь.

Воображение, помимо воли, уносит меня за много тысяч миль от нашего окруженного льдами клочка земли. Мысли летят туда, где еще стоят горячие солнечные дни. Одна за другой в памяти вспыхивают картины, не связанные друг с другом. Какой-то переулок с липами на Арбате, дети, копошащиеся в песке. Красная площадь, смеющееся лицо девушки, березки. Свисток паровоза, зеленая лужайка... Картины ясны, необычно выпуклы.

Корреспондент «Известий» протягивает блокнот:

— Несколько слов на прощание.

Я смотрю на берег. Над нашим одиноким домиком веет красный флаг. Где-то за ним таинственная, неизвестная земля. Мы должны ее исследовать. Нас послала Родина. Флаг словно указывает нам путь, будит волю, зовет вперед. Беру блокнот и пишу:

Флаг, реющий над Кремлем, взвился и на Северной Земле, до сих пор остававшейся белым пятном на географических картах. Горжусь доверием Советского правительства и трудящихся СССР. Вместе с товарищами обещаю быть достойным этого доверия. Сквозь льды, снега, туманы и полярные метели будем продвигать наш флаг все дальше и дальше к северу.

Окружившие нас седовцы читают написанное. Обнимают, жмут руки, желают успеха. В их пожеланиях слышится напутствие всей нашей страны.

С этим чувством мы вчетвером спускаемся в шлюпку.

Одновременно с хлопками нашего мотора раздается третий гудок. Начинают работать винты разворачивающегося ледокола. «Седов» вздрагивает, пенит за кормой воду, отодвигается. Туман размывает его силуэт. С каждым мгновением линии теряют свою четкость.

Через десять минут корабль исчез, словно растаял в тумане. Все произошло быстро, как во сне. Только донесшийся из-за стены тумана глухой прощальный гудок подтвердил, что здесь действительно всего лишь несколько минут назад был корабль.

Мы остались одни.

Над берегом туман реже. Вырисовывается радиомачта. Из-за мыска выглядывает угол нашего домика. Видны сваленные в громоздкие кучи продукты и снаряжение. Несколько собак, встревоженных прощальными гудками «Садова», забрались на груду ящиков и, вытянув шеи, внимательно всматриваются в море. Из воды частенько высовываются головы любопытных тюленей. Плавно носятся белые полярные чайки.

Перед нами — та же картина, что вчера и позавчера. За неделю мы успели к ней приглядеться. Но сейчас она кажется нам какой-то новой, будто впервые предстала перед нами в своем настоящем виде.

Тысячами миль и бесконечными ледяными полями мы теперь отделены от привычного мира. Словно перенеслись на другую планету и не знаем, когда вернемся. Да и в самом деле мы не знаем, сколько пробудем на этом забытом природой клочке земли. Может быть — год. Может быть — два. Может быть...

Много было полярных экспедиций, и кончались они по-разному: одни возвращались, а след других терялся в ледяных просторах. Наш план нанести на карту неизвестные берега Северной Земли и произвести ряд наблюдений силами нашей экспедиции достаточно смел. А где смелость, там и опасность, и нет смысла закрывать глаза перед ней.

Что же, будем бороться! Мы для того и пришли сюда, готовы к борьбе и верим в победу.

Но разлука с людьми еще переживается нами. «Седова» нет, мы это прекрасно знаем, но невольно поворачиваем головы в ту сторону, где стена тумана сомкнулась за кормой корабля.

Шлюпка идет к берегу. Гулко рокочет мотор, но вокруг стоит такая тишина, что звуки не сливаются. Помимо хлопков мотора ухо ловит журчание воды вдоль борта.

Я смотрю на своих товарищей.

Вот на средней банке шлюпки сидит геолог Николай Николаевич Урванцев. Это вполне сложившийся исследователь с большим полярным стажем. С ним я встретился еще до утверждения плана экспедиции. До этого я знал его только по отзывам, но ни разу не видел. Наша встреча произошла в вагоне поезда между Ленинградом и Москвой.

В купе вошел человек лет тридцати пяти — сорока, среднего роста, чуть сутулый, худощавый. Лицо незнакомца было хорошо выбрито, щеки немного одутловаты, выражение чуть брезгливое. Очки с толстыми стеклами говорили о сильной близорукости.

По манере, с которой он раскладывал вещи, можно было видеть, что этот человек привык к точности, порядку и любит даже на одну ночь устраиваться по-серьезному. Такая черта обычно отмечает людей, привыкших к частой смене мест. Они любят и умеют и на бивуаках чувствовать себя как дома.

Мой спутник сел напротив. По-видимому, он совсем не был склонен начинать разговор или знакомиться со случайным соседом по купе. Весь его вид говорил о какой-то преднамеренной отчужденности. Я от нечего делать продолжал наблюдать за ним.

Вот он потянулся к столику за книгой. Рядом лежал брошенный мною конверт от письма, которое принесли мне в вагон. Сосед остановил взгляд на адресе. Потом начал присматриваться ко мне. Выражение его лица не изменилось. Наконец, он заговорил:

— Вы Ушаков?

— Да.

— Тот, который был на острове Врангеля?

— Да.

— Скажите, ваш проект Североземельской экспедиции утвержден?

— Надеюсь, что да. Принят Правительственной Комиссией и представлен в СНК. А вы кто такой и почему это вас интересует?

— Видите ли... Давайте знакомиться... Моя фамилия Урванцев...

— Тот, который работал на Таймырском полустрове? — перебил я.— Слышал, знаю. Хотел вас увидеть.

В завязавшемся разговоре я узнал подробности о моем собеседнике. Николай Николаевич Урванцев родился в 1893 году, в 1918 году окончил по горному отделению Томский технологический институт и получил звание геолога. В следующем году он уже работал над изучением геологии устья реки Енисея, и с этого времени Енисейский Север и Таймырский полуостров стали постоянным районом экспедиций Урванцева. В 1920—1922 годах он вел разведочные работы на Норильском месторождении.

Летом 1922 года Урванцев проделал лодочный маршрут по реке Пясине и побережью Ледовитого океана от устья Пясины до Гольчихи в устье Енисея. При проведении этой экспедиции он нашел на побережье почту Руала Амундсена и останки одного из двух погибших норвежцев, посланных Амундсеном на остров Диксон с корабля