большой. А мой
однолетний Шурка доставляет больше хлопот, чем четырнадцатилетняя Валентина.
— Как же детей оставите? Ведь самое меньшее — на два года.
— Не впервые. Вот только с дочкой жалко расставаться.
Хорошая девка. Умница. Люблю я ее. Крепко буду скучать, но ничего. Потом будет
гордиться, что отец ее был с первыми людьми на Северной Земле.
— Ну, а отдыхать? Ведь вы только что вернулись с Новой Земли?
— А вы? Ведь вы только что вернулись с острова Врангеля,— ответил охотник.
Журавлев мне определенно нравился. Чувствовались в нем независимость, сила,
удаль. Такими, вероятно, были новгородские ушкуйники, потомком которых он
являлся.
Я согласился, что Журавлев должен доделывать сани, чтобы «обновлять» на них
землю, которую он справедливо считал «новее Новой».
Он с жаром, по-хозяйски принялся за подготовку охотничьего снаряжения, за
изготовление саней, промысловой «стрельной» лодочки и прочего. Через два месяца
я сдал на его попечение прибывших в Архангельск пятьдесят ездовых собак. Его
опыт сразу пригодился. А опыт был немалый. Почти двадцать пять лет Сергей
Прокопьевич Журавлев занимался охотой на морского зверя и тринадцать раз
зимовал на Новой Земле. Но сейчас и огромный опыт арктических зимовок не
избавляет охотника от тревоги и мыслей, навеянных разлукой с людьми. Заметно,
что он хочет скрыть свою тревогу. Говорит громче обычного, без необходимости
переставляет в шлюпке вещи, гремит бидонами из-под бензина.
Лица участников экспедиции напряженны и строги. Я перевожу взгляд с одного на
другого и мысленно задаю себе вопросы: «О чем они думают? Хватит ли у каждого
из них, да и у меня, сил, выдержки, нервов и здоровья? Сумеем ли мы, во многом
разные люди, сработаться настолько крепко, чтобы общими силами проникнуть в
тайны Северной Земли?..»
Из-за борта шлюпки высовывается круглая голова матерого морского зайца. И сразу
же картина меняется. Журавлев с карабином в руках уже стоит на носу, готовый в
любой момент выпустить заряд. Урванцев и Ходов застывают над мотором. У меня в
руках оказывается гарпун. Но зверь чувствует опасность. Второй раз он
появляется далеко в стороне. Однако он сделал свое дело — отвлек нас от мыслей,
бродивших в головах.
Причалив к берегу и сложив оружие, мы направляемся к домику.
Мы видим, как много нам придется потрудиться на первых порах только для того,
чтобы подготовиться к зимовке. Немало работы в доме, но еще больше на «улице»,
где надо разобрать все продукты и снаряжение. Все это нужно сделать своими
руками. К тому же работа не ждет никаких отсрочек. Зима, лютая полярная зима не
за горами. Положение всем нам понятно. Поэтому мы сразу же принимаемся за
работу: делаем койки, распаковываем рации, ползаем по полу домика, измеряем,
режем и прибиваем линолеум.
К ужину пол обит. Втаскиваем столы и любуемся нашей обстановкой. Вася
расправляет на передней стенке советский флаг — единственное пока украшение,
дорогое для нас, связывающее с далекой теперь родиной.
Так на безымянном острове прошел пасмурный, туманный день 30 августа 1930 года.
С тех пор протекли годы, а неизгладимые впечатления его остаются по-прежнему
яркими и свежими. Картины встают в памяти так, точно все это произошло только
вчера.
В последующие два года летом с острова сходил снег, зимой его хлестали бури, в
полярную ночь над ним горели сияния, а льды нажимали так, словно хотели срезать
этот клочок земли вместе с нашей базой. Но ярче всего остров, который потом мы
стали называть Домашним, запомнился именно таким, каким он был в день ухода
«Седова». И сейчас я еще помню, как в ту ночи, несмотря на усталость, я долго
не мог заснуть. Впечатления дня чередовались с думами о будущем. Позади было
прощание с людьми, впереди встреча с таинственной, нехоженой Северной Землей.
Начиналась новая жизнь — полная борьбы, приключений, радости открытий, гордого
чувства побед над суровой природой и сознания выполняемого долга перед Родиной.