Ведь тут одно лукавство, будто бы настоящее человеческое общение — это когда измученная душа говорит, а потом слушает, а потом опять говорит; настоящее человеческое общение — это когда твоя измученная душа безостановочно говорит.
Тем не менее с адресатом вышла некоторая заминка, а именно: я перебрал одну за другой уйму кандидатур. Писать Боруху Спинозе было слишком далеко, Пушкину — не по чину, академику Лихачеву — бессмысленно, потому что он не умней меня. В конце концов я остановился на Анне Федоровне Тютчевой, старшей дочери поэта и фрейлине императорского двора.
Этот выбор я объясняю тем, что, во-первых, все, связанное с Федором Ивановичем Тютчевым, мне остро интересно, хотя и глубоко чужд его оголтелый национализм. Во-вторых, мне до того понравились дневники Анны Федоровны, особенно в части религиозного субъективизма и воззрений на состояние русского общества, что я их четыре раза перечитал; причем с каждым разом меня все настоятельнее преследовало подозрение, что эти дневники писаны исключительно для меня. В-третьих, во внешности Анны Федоровны мне увиделось нечто родственное, даже родное — я вообще питаю слабость к таким хорошим русским лицам, несколько неказистым и акварельного свойства, но прямо-таки светящимся открытостью, внимательным умом и какой-то непривитой, потомственной добротой. Наконец, общение с женщиной (только потому, что она сообщительна) всегда предпочтительней общения с мужчиной, даже и выдающегося художественного дарования, потому что он предсказуем и чересчур безостановочно говорит его измученная душа.
Впрочем, еще можно было адресоваться к Цветаевой, Софье Ковалевской, Ларисе Рейснер, писательнице Тэффи, актрисе Бабановой, светской львице Смирновой-Россет и царевне Софье, но по здравом размышлении в каждой из этих замечательных дам обнаруживался изъян, понижавший, а то и сводивший на нет энергию отношения, и я им давал отвод. Царевна Софья была умна, но уж больно некрасива и деспотична, Цветаева ненормальная, Лариса Рейснер — злая фанатичка, вроде девицы де Теруань.
Итак, мне вздумалось завести переписку с Анной Федоровной Тютчевой, то есть в том смысле переписку, что я трактовал ее дневники как письма издалека…”
Владимир Рецептер.
Булгаковиада. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2006, № 1.
От, собственно, мучительных жизненных перипетий великого драматурга и прозаика до — встреч с кинорежиссером Владимиром Бортко, к примеру. И — поминание стремительно уходящих один за другим в последние годы — актеров, режиссеров, художников.
Лазарь Розенталь.
Веревка — вервие простое. — “Наше наследие”, № 75-76 (2005).
Эссе известного искусствоведа, между прочим, в свое время репетитора по математике у В. Набокова, Л. В. Розенталя (1894 — 1990) посвящено поэме Блока “Двенадцать”. Л. Р. отталкивается от самиздатского (в ту пору) исследования учителя литературы (и домашнего учителя же! П. Е. Пастернак рассказывал мне, что Якобсон учил и его, и многих), переводчика и поэта Анатолия Якобсона. Исследование называется “Конец трагедии”.
“Самое лучшее — перечесть „Двенадцать” без оглядки на поэта, каким он был в последние годы его жизни, и вообще на то, что происходило в дальнейшем, уже после его смерти, перечесть поэму не как некую тайнопись, а просто как стихи, весьма совершенные стихи”. Но работа Розенталя, написанная в 1963 — 1968 годах, не укладывается в смысл этой цитаты, конечно… Приведу из финала любопытный пассаж:
“Русский девятнадцатый век создал три поэмы:
„Медный всадник” — „Добро, строитель чудотворный!”
„Мцыри” — „Взглянуть на дальние поля”
„Мороз, Красный нос” — „Здесь только камни не плачут”.
В двадцатом веке к ним трем присоединились лишь „Двенадцать”. Все прочее же от нового времени уже явно „антипоэмы” (? —
П. К.
): „Флейта-позвоночник”, „Поэма Горы”, „Поэма без героя”. У Блока — „петербургская повесть”, в отличие от пушкинской, о стихии неукротимой, — не о бессильном вызове, а о мятеже, где-то в высших сферах оправдываемом, — „Впереди — Исус Христос””.
Владимир Салимон.
Место и время. Стихи. — “Октябрь”, 2006, № 2.
“Место и время известно доподлинно. / Только никак я понять не могу, / если действительно
малая родина,
/ то почему в
неоплатном долгу.
// Что-то мне чудится в этом продажное. / Так бы и крикнул — /
Казарма, в ружье! —
/
поутру глядя на многоэтажное, / многоквартирное наше жилье”.
“Твои стихи… поют мне о твоей любви…”
Письма Л. Д. Менделеевой А. А. Блоку. 1902 — 1903 годы. Публикация и примечания Г. В. Нефедьева, предисловие Станислава Лесневского. — “Наше наследие”, № 75-76 (2005).
“Понимать, рассуждать, хотеть —
должен
ты. Пойми же всей силой твоего ума, взгляни в будущее всей силой твоего провбидения (ты ведь знал, что придут и эти сомнения), реши беспристрастно, объективно, что должно победить: свет или тьма, христианство или язычество, трагедия или комедия. Ты сам указал мне, что мы стоим на этой границе между безднами, но я не знаю, какая бездна тянет тебя…” (6 декабря 1902).
Судя по примечаниям, данное письмо относится к началу “короткой вспышки чувственного” увлечения Блока.
В этом “блоковско-белом” номере множество интереснейших публикаций (примечательны материалы В. П. Енишерлова, связанные с родословными линиями Блока) и — фотографий. В данном тексте присутствует и фотография храма Михаила Архангела в Тараканове, где через год после написания приведенного письма Л. М. и Блок венчались. Ныне храм разрушен, но именно по инициативе редакции “Нашего наследия” “идет борьба” за его реставрацию. Кстати, минувшей зимой в эфир прошла телепрограмма “Достояние республики”, посвященная как раз судьбе этой церкви. Вспоминаю, что неподалеку от храма обнаружилась свежая оградка: могила Ольги Соловьевой, родственницы трагичнейшего Сергея Соловьева, друга Блока и Белого.
А о московском мемориальном музее Андрея Белого, которому исполнилось всего-то пять лет, читайте в этом номере “НН” очерк
Моники Спивак
“Три жизни”. Здесь интересно рассказано,
как
и за счет
кого
пополняются музейные фонды и собираются материалы для экспозиции.
Ильгар Фахми.
Бакинская мозаика. Фрагмент. Перевод С. Мамедзаде. — “Дружба народов”, 2006, № 3.
Это эссе — маленький фрагмент богатой и одновременно скромной мозаики специального “азербайджанского” номера “ДН”. Он печатался как раз в те дни, когда над Москвой еще висело эхо трагедии на Басманном рынке.
“Мир, говорят, состоит из четырех первоэлементов-стихий: вода, огонь, воздух, земля.